Эллио Витторини - Люди и нелюди

— Хотите?

Наверху кучка ополченцев, которые разговаривали о нем, перебралась на передний двор: там, на солнце, было теплее, чем в нетопленном помещении.

— Подумать только, — сказал один. — Вы были почти что приятели, а теперь вы враги.

— Почему враги? — спросил Манера.

— А разве нет? Ты — с нами, он — против нас.

— Как так?

— Ты разве не в ополчении? Ты в ополчении, а он против ополчения.

— Теперь, — вставил третий ополченец, — и братья могут стать врагами.

— Но ведь мы-то не братья, — сказал Манера.

— Да, но такие примеры как раз и показывают, — сказал третий ополченец, — что война у нас гражданская.

Теперь разговор вели только первый и третий ополченец. Почему называется гражданской такая война, когда братья могут оказаться врагами?

— Ее потому гражданской и называют, — вмешался четвертый, — что она не военная.

— Как не военная? — спросил третий. — Разве мы не военные? Мы ведь военные.

— Но против нас-то не военные, — сказал четвертый. — Оттого мы их и расстреливаем. Потому что они не военные.

Манера слушал, не вмешиваясь в разговор. У него в кармане были каштаны, он вытаскивал их по одному, чистил и ел. — Почем я знаю? — время от времени повторял он. Ему не казалось, что он и Джулай — враги. Разве Джулай — против него? Или он сам — против Джулая? Как так? Каким образом? Ему казалось, что разница между ними одна: он сам получает жалованье, а Джулай не получает.

— Предположим, — сказал пятый ополченец, — что нам этого Джулая пришлось бы расстрелять. И, предположим, тебя, — он обратился к Манере, — назначат в карательную команду, чтобы его расстрелять.

— Точно, — сказал третий. — Это я и хотел сказать.

— Как? — спросил Манера.

— Тебе было бы приятно самому его расстреливать? — продолжал пятый.

Манера, не переставая жевать, ответил:

— Думаю, мне и незнакомого не слишком приятно было бы расстреливать.

— Всем неприятно, пока не начнешь, — сказал третий.

— А я бы не целился, — сказал первый. — Я бы стрелял мимо.

— Это все хорошо для первого раза, — сказал третий.

— А я с первого раза целился и стрелял по ним, — сказал четвертый.

Из вестибюля раздалась команда: «Смирно!» — у подъезда затормозила машина, а внизу Джулай кончал объяснять свой способ, как держать ноги в тепле.

Его слушал только великан рабочий. Только он взял у него каштаны, только он ответил на вопросы, которые задал Джулай, по-прежнему стоявший у стены и державший одну ногу на другой. Как только он узнал, что заключенные спят прямо на полу, так сразу пустился рассказывать о своем способе держать ноги в тепле, даже если их нечем укрыть.

— Нужно всего-навсего немного ваты, — сказал он. И тут же покраснел: как видно, он понял, насколько бесполезно все, что он говорит, и вспомнил, что уже видел их лица мертвыми. Он потер одну ногу в домашней туфле о другую и опустил взгляд.

Опустившись, его взгляд стал скользить от ноги к ноге и остановился, когда увидел босые ступни на холодном полу — огромные, серые ступни, по которым сзади медленно стекало что-то черное.

— Смотришь на мои ноги? — спросил великан рабочий.

Джулай не ответил; он увидел возле него пустые башмаки, меньше его ступней, и снова подумал о том, что видел сегодня утром на тротуаре Ларго Аугусто и под памятником мертвецов, лежавших в ряд, их ноги, вытянувшиеся в ряд, и среди них — нагого старика, праотца человеческого.

А что было здесь? То же самое. Здесь умирали те, кого наверху он видел уже умершими.

— Почему ты их не накроешь? — сказал Джулай.

Он наклонился, как наклонялся над стариком, и в этот момент решетчатую дверь отворили.

— Вот он, — сказали за его спиной.

В клетку вошли двое, еще несколько человек стояли за решеткой, все в разных мундирах: серых, серо-зеленых, коричневых. Из тех двух, что вошли, один был высокий и показался ему, в своем немецком мундире, красивым мужчиной. Джулай подумал, что он даже не похож на немца, что это, наверно, и есть тот самый капитан, о котором ему говорили, но не подумал, что тот пришел освободить его.

Он не думал больше о своем собственном освобождении, как будто уже и не желал его. Он выпрямился и увидел, что красавец в немецкой форме смотрит на него, смотрит, как ему показалось, преувеличенно внимательно и строго.

— Да, это он, — услышал Джулай слова второго вошедшего.

Ему приказали выйти; он вышел; тем временем капитан спросил, кто эти рабочие.