Эллио Витторини - Люди и нелюди

Зима сорок четвертого года в Милане выдалась мягкая, такой не помнили уже четверть века: туман бывал совсем редко, снега не было ни разу, дожди прекратились с ноября, целыми месяцами небо оставалось безоблачным. Наступало утро — и появлялось солнце, наступал вечер — и только тогда солнце уходило. Книготорговец, стоявший у Венецианских ворот, сказал:

— Эта зима — самая мягкая за двадцать пять лет. Такой не было с тысяча девятьсот восьмого года.

— С тысяча девятьсот восьмого года? — отозвался смотритель с велосипедной стоянки. — Тогда не за двадцать пять, а за тридцать шесть лет.

— Ладно, — сказал книготорговец, — значит, это самая мягкая зима за тридцать шесть лет. С тысяча девятьсот восьмого года.

Он лишился своего лотка в дни разрушений в августе; он уехал из города и вернулся только в начале декабря, чтобы увидеть то, что видел сейчас, — самую мягкую зиму с 1908 года.

Солнце заливало светом развалины, появившиеся в сорок третьем году; оно заливало светом Джардини, решетки и голые деревья: стояло зимнее утро, январь сорок четвертого. Перед лотком с книгами остановился человек; он вел за руль велосипед.

— Здравствуйте! — сказал ему книготорговец.

— Здравствуйте.

— Какая зима, а?

— А какая зима?

— Самая мягкая зима за четверть века. К ним подошел смотритель со стоянки.

— За четверть века или с девятьсот восьмого года? — вмешался он.

— С девятьсот восьмого, — сказал книготорговец, — с девятьсот восьмого.

Человек, который задержался, чтобы посмотреть книги, взглянул вверх, на небо, увидел солнце и его отблески на трамвайных вагонах, увидел трамвай № 27, который отходил от остановки, и среди наполнявшей его толпы увидел прижатые к стеклу локоть и плечо женщины.

Громкий звук раздался в нем. Человек подхватил велосипед, пересек пути и выбежал на площадь. Трамвай был уже далеко и, скрежеща, катился по рельсам за следующей остановкой. Однако человек вскочил на велосипед и догнал трамвай. Некоторое время он ехал рядом с вагоном, но в черноте наполнявшей его толпы больше не видел локтя и плеча той женщины, за которой погнался. И все же он знал, что не ошибся, громкий звук по-прежнему дрожал в нем, и ослепительный свет всех прошлых дней, сентябрьских и октябрьских, ноябрьских и декабрьских, сливался с сегодняшним светом.

На площади Скала женщина сошла.

— Я знал, — сказал он ей, — что ты здесь.

Она оперлась рукой о его велосипед.

— Все было так, как будто ты здесь, — сказал он.

Она взяла его руку и поцеловала ее, предоставив ему говорить.

— Я бежал — и все было так, как будто ты здесь. Я гнался за трамваем — и все было так, как будто ты здесь.

Они стояли на площади Скала.

Он сам не знал, что говорит. Он указал ей на дом, на солнце, на развалины театра и произнес:

— Ты видела когда-нибудь такую зиму? Так бывает, только когда ты здесь.

Он вывел ее из толпы и отошел с нею к тротуару на виа Мандзони, не на ту сторону, где кафе Кова, а на другую.

— Это самая погожая зима бог знает за сколько лет, — сказал он. И добавил: — Знаешь, с каких пор не бывало такой зимы? С тысяча девятьсот восьмого года.

Они остановились, и он взглянул на нее. — С тысяча девятьсот восьмого года. С того года, когда ты родилась.

Она была бледна и молчала.

— Прости меня, — сказал он. — Ведь я был с тобой, когда ты родилась. Разве нет?

— Да, — ответила она.

— Я всегда был с тобой, — сказал он. — Разве не так?

— Так, — ответила она.

Дальше они пошли под руку.

Мужчина вел велосипед левой рукой, а в правой руке у него была женщина, и шла она не по улице, а в его сердце.

— Ну что, — сказал он ей, — ты довольна, что я опять отыскал тебя?

— Да, — ответила она. И вдруг изменилась в лице, из бледной сделалась пунцовой. — Как называют дурных женщин? — спросила она.

— Каких дурных женщин?

— Дурных женщин, которые спят со всеми, кто им нравится.

— Их называют по-разному…

— Например?

— Зачем тебе?

— Затем, что я сейчас чувствую себя вот такой…

— Кем ты себя чувствуешь? — воскликнул он.

— Такой самой — как называют дурных женщин.

Он взял ее руку, сжал, надолго задержал в своей руке.

— Что ты имеешь в виду?

— Сама не знаю. Со мною давно этого не бывало.

— Давно? С каких пор?

— Не с того раза, как мы виделись…

— Ты это называешь «чувствовать себя такой самой»?