Николай Иванов - Зачистка

— Костя, а почему ты тогда трезвый?

— Орешко, ты же без пяти минут лейтенант. Что как лох со штык-ножом бродишь? Кому ты нужен?

Несшиеся со всех сторон подначки словно подстегнули его и перевесили чашу весов в пользу самоволки. Но это будет жесточайшая самоволка — уйти с наряда, но… Тут принцип. Позиция. Характер. Уважение к самому себе.

Решено.

Показал Борьке, что нужен листок бумаги и ручка. Тот хотел спросить, зачем, но Костя кивнул на соседей — лучше без свидетелей. Борис помялся, но лист все же вырвал.

«Дежурному по лагерному сбору, — начертал Костя на листе в правом верхнем углу. Преферанс не преферанс, а рапорта учили писать по всем правилам. — Доношу, что вынужден уйти в самовольную отлучку. Осознаю свой поступок и готов понести любое наказание».

Подпись. Дата. И время — все честь по чести.

Борька, прочитав записку, взвился, но Костя приглушил, осадил его — так мама гасила уксусом соду, — мы не одни. И что, в самом деле, смогут сделать, если попадусь? Пожурят-пожурят, да и отпустят. ЧП командиром нужно еще меньше, чем ему.

Хлопнул друга по колену, незаметно снял повязку дежурного и штык-нож с ремня, засунул под подушку. Секунду решался — нет, не на самоволку, здесь все решено, а на нырок из тепла в дождь. Шагнул с деревянного порожка в грязь и слякоть. Ругая себя и одновременно гордясь собой. Если бы все это происходило в кино и с кем-то другим, Костя бы сам за кадром проговорил голосом диктора:

— Он перешагивал порог во взрослую жизнь.

Взрослая жизнь по-прежнему была тоскливой, мокрой, грязной и, несмотря на лето, холодной и сумрачной. Но это — переживания для романтиков и поэтов. Кости же, не оглядываясь, не давая ни секунды на сомнения — к цели. Ко второму подъезду в общежитии. С ясным пониманием того, что эта цель, по большому счету — мизерна. Но в двадцать один год свои критерии понятия благородства и чести. Орешко даже был горд, что оставил записку: теперь не придется выкручиваться и что-то сочинять в случае, если его хватятся. Да, он — нарушитель, но чист и честен перед всеми. А перед собой в первую очередь.

Мокрой курицей, побитой собакой, но с орлиным клокочущим сердцем бежал, скользил, кувыркался он по дорожке, протоптанной лагерными сердцестрадальцами к поселку. Сколько, какого и с какими мыслями здесь хаживало народу, его не заботило. Главное, шел он. Он, а не капитан из учебного отдела.

Уже расступались, прореживались, отходили друг от друга сосны, должен был пойти кустарник, потом речушка, поле — и поселок. Аккурат к восьми он и прибудет и предстанет. Ай, хорошо!

Где-то на задворках сознания тыркалась, пыталась найти брешь и заставить серьезно думать о себе мысль: а если все же в лагере поднимется вселенский хай и ему, в назидание другим, влепят по полной программе? Одним лейтенантом больше, одним меньше — какая потеря для страны? Тем более, что выгнанный с училища курсант идет по полной программе тянуть солдатскую лямку, а назидание идущим следом — наглядное. Слезы матери, тяжелый взгляд отца и миллион проблем в новой, незнакомой гражданской жизни. И было бы ради чего…

Но нет, на эти мысли — табу. Право вето. Пути к отступлению все равно отрезаны.

Спустившись к реке, Костя увидел, что отрезан путь и вперед. От мостика, ладно скрипевшего и пружинившего в предыдущие ходки, осталось лишь несколько дощечек, врытых в берег. Остальное было сметено взбухшей, широко разлившейся по обеим берегам рекой. Вот тебе и точка во всех мытарствах.

Теперь Костя мог быть спокоен за свою совесть. И, пока не поздно, вернуться назад, перехватить записку. И все опять станет на круги своя. А Лариса… Лариса, скорее всего, сидит у окна и смотрит на дождь. Она не дождется его ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. И пополнятся у нее ряды прошлогодних курсантов. Коллекция невыполненных обещаний. А ведь и самому хочется к ней, ох, как хочется…

Костя подошел к кромке пенящейся, холодной даже на вид, реки. Вода лизнула его раскисшие, чавкающие сапоги. Давно не спасала от дождя и плащ-палатка. Войдет в реку — ни мокрее, ни суше не станет.

Не успела в голове Орешко пронестись эта мысль, как понял, что вновь посадил себя на крючок: а ведь и правда, реку можно перейти вброд. Тем более это даже не переход Суворова через Альпы. Лариса, когда узнала, что он заканчивал суворовское училище, призналась:

— А я раньше думала, что суворовцы — это альпинисты.

— Почему?

— Так Суворов же переправлялся через Альпы!