Иван Меньшиков - Полуночное солнце

И Лена пожалела, что ей нельзя так спать. Мало ли что может случиться! Она прикрутила фитиль в керосинке и слушала, как скулят во сне собаки, прижимаясь к стенкам палатки, как визжит по-песцовьи ветер в кустах. Сквозь слюдяную пластинку керосинки был виден двойной гребешок огня, и Лена настроилась на задумчивый лад.

Свист ветра убаюкивал ее — незаметно она уснула.

Савонэ подняла голову, посмотрела на простое и мужественное лицо девушки и, сгорбившись, выползла в тоскливую ночь…

— Где же Савонэ? — спросил, проснувшись, Саша. Подбавив огня в керосинке, он выругался: — Дьявола кусок!

Лена виновато смотрела в угол палатки.

— Она…

— Молчи, женщина! — закричал Саша и выскочил из палатки. Он был зверски зол на себя.

Лена перевела смущенный взгляд на керосинку. Свернув палатку, они поехали наугад. Косматые собаки рвали постромки от избытка сил, не разбирая пути.

— Она недалеко, — сказал Саша, — вожак мордой крутит.

Вожак действительно беспокойно водил носом.

Около большого куста яры вожак взвизгнул и промчался вместе с упряжкой мимо холма.

— Что-то черное впереди, Саня!

— Она, кто ж больше!

Женщина заметила упряжку и силилась уйти за сопку, но собаки пересекли ей дорогу. Она села на снег и закрыла лицо.

Лена подошла к ней, но Савонэ вскочила и замахала в ужасе рукой:

— Уйди, русская девка! Уйди. Я поганая.

— Ну что за ерунда! — сказала Лена.

В свободное время сторож фактории Ислантий любил размышлять о хорошей охоте на голубых песцов и о смысле жизни.

Особенно хорошо ему размышлялось утром. Он вставал рано и начинал разжигать большой самовар, полученный в премию от Союзпушнины. Самовар был капризен. Он ни за что не хотел закипать. Тогда Ислантий вытаскивал из-под кровати огромный, точно сшитый на мамонта, сапог и, наставив его в виде меха, начинал усиленно раздувать огонь.

Самовар издавал комариный писк. Писк становился все сильнее и сильнее, и вскоре самовар пыхтел как паровоз.

Нарезав хлеба, Ислантий готовил себе завтрак: мороженую семгу, чугунок розовой картошки в мундире, рассыпчатой и вкусной, две ноги зайца и куропатку, сваренную неделю тому назад.

Когда самовар поднимал в комнате невероятный свист, Ислантий накрывал его голову золотой камилавкой — заглушкой.

И в торжественной тишине Ислантий приступал к завтраку.

Опоражнивая чашку за чашкой, он глядел на север. Синеватые снега были спокойны и пустынны. Но если на горизонте показывалась черная точка, Ислантий начинал размышлять о том, кто это едет, сколько сдаст пушнины и какими новостями богат.

Когда охотник подъезжал близко, Ислантий трижды топал ногой, и Саша просыпался и тоже смотрел в окно, а Лена готовила гостю чай.

Сегодня утром Ислантий, как обычно, посматривая в окно, пил чай. Заметив на горизонте точку, он не торопясь съел тарелку семги, чугунок картошки, половину зайца и куропатку. Когда он кончал завтрак, хозяева уже подъезжали к фактории. Заведующий освобождал от упряжи собак, а Лена повела женщину в комнату.

Ислантий не успел ее разглядеть, выходя во двор покормить собак. Савонэ осмотрела комнату и села на пол у порога.

Двое суток Савонэ не выходила из комнаты и не разговаривала ни с кем. Ислантию наконец это надоело. На четвертый день он повел ее на склад.

Дымчатые шкуры голубых песцов, пушистые хвосты бурых лисиц висели посреди склада. Отсвечивали серебром меха зайцев и нерп.

— Много, — удивилась Савонэ.

— Это ли много! — сказал Ислантий и подвел ее к синей занавеси. — Вот посмотри.

У Савонэ заблестели глаза. На стеллажах сверкали солнцем медные котелки, зеленые эмалированные кружки, сизым морозом отливающие винчестеры, темные пачки табака. Отрезы сукон — синих, алых и желтых, кипы добротных палаток, полозья для нарт, ящики мыла, белоснежных галет, сахара и плиточного чая. А за стеклянными витринами переливались яркие шелковые ленты.

Савонэ смотрела счастливыми глазами на все эти сокровища и шептала:

— Какой ты богатый, русский поп!

— Ну вот и работа тебе. Стекло почисти, шкуры потряси.

Он подал ей тряпку и ведро. Она принесла снегу и стала протирать витрины. Ислантий, сидя за книгой записей сданной пушнины, искоса наблюдал за ней.

— Когда ты, поп, разбогател-то? Знаю — бедно жил.

— Ну вот еще, — сказал Ислантий, — это советской власти товар. Я только сторожу от худых людей.

— Правда. От хороших людей зачем сторожить!