Иван Меньшиков - Полуночное солнце

Вошла Нанук. Она опустила взгляд и села по другую сторону костра. Таули видел ресницы ее, черные и длинные.

— В чумах худо костры горят, — сказала девушка, — неняги невеселые, дети плачут. Мужчины говорят, что русский предаст тебя. Скажи им, Таули, что-нибудь.

Таули не ответил. Он долго сидел у костра, и сон неудержимо смыкал его веки. Наконец Таули поднялся и вышел из чума. Нанук догадалась, что Таули разговаривает с кем-то.

— Скажи всем, что за веселую сказку я подарю сказочнику свой самый крепкий нож, а женщине — новую паницу.

— Будет так, — ответил кто-то, и Таули вернулся к своему костру.

Он сел против Нанук, и веки его стал смежать сон.

Липкая дрема охватывала его тело. Отсвет пламени падал на его усталое лицо. Он покачивался перед костром, вздрагивал, виновато улыбался Нанук.

— Хороший у тебя мужик, — почему-то сказал он.

— Хороший, — сказала Нанук, и нежное участие отразилось на се лице. — Он такой же, как ты, хороший, — задумчиво добавила она.

— Спать хочется, — стараясь заговорить о другом, сказал Таули.

— Девушку тебе надо хорошую, ненями, — с дружеской доверчивостью сказала Нанук, — самую лучшую из всех тундр. Такую, как в сказке поется: «Глаза — две звезды Нгер Нумгы, руки — крылья лебедей, лицо — нежнее первого снега и круглое как луна».

— Где такую найдешь? — ответил Таули, и лицо его стало серьезным. — Только ты похожа на такую.

— А если найдется?

— Вот напугаю русского царя, тогда и ненями такую искать поеду. Вместе с тобой. Вместе с Пани. Хоть на край земли поеду, а найду. Правда?

— Правда, — тихо сказала Нанук и подбросила веточек в костер.

Не успели веточки вспыхнуть, как Таули уже задремал, покачиваясь перед огнем. Нанук подтянула постель к нему и осторожно положила его на шкуры.

Таули даже не заметил этого. Положив руку под щеку, он заснул крепким сном.

Нанук с пристальной нежностью рассматривала его усталое лицо, сном расправленное от морщин. Ненадолго она вышла из чума, послушала состязание сказочников и вновь вернулась к Таули. Потом пришел Пани. Прижавшись плечом к Нанук, он смотрел на огонь, на Таули, и Нанук вспомнила такие же ночи в стойбище отца, и от этих воспоминаний было так хорошо на душе, что хотелось заплакать от счастья.

Сизый дымок, пахнувший июльской тундрой, кружась, уходил в мокодан, и старый листочек, превратившийся в пепел, дрожал на догоравшей веточке. Похрапывал Таули. Стонал и посвистывал ветер за чумом. На лицо Пани легла легкая печаль воспоминаний. Он опустился на шкуры и тоже задремал.

Уже давно старейшины назвали имена лучших сказочников, но, приоткрыв шкуры у входа в чум, они увидели, что Таули спит. Они тихо опустили шкуры и ушли.

А Таули все спал. Семь охапок хвороста сгорело в костре, три котла оленины успела сварить Нанук, а Таули все спал.

И только резкий крик человека, въехавшего в стойбище, заставил его проснуться. Таули быстро поднял голову и протер глаза.

В чум вбежал один из молодых охотников, посланных выслеживать русских.

— Русские! — выдохнул он и перевел дыхание.

Таули не торопясь надел кольчугу и сказал:

— Пора. Пусть явятся ко мне старейшины, а женщины, старики и дети ломают чумы. Пани поведет няпой обратно, дальше от русских. Пусть останется в стойбище лишь пять чумов, а неняги приготовят луки и стрелы.

Старейшины тотчас же заполнили чум Таули. Они согласились принять бой, пойдя на хитрость, задуманную Таули.

Выходя из чума, они уже видели, как женщины и старики ломают стойбище и грузят все богатства на нарты.

Не успел опуститься сумрак на снега, как длинный няпой уполз в полуночную сторону, а неняги, одетые в совики и малицы, вооруженные луками, ждали слова Таули. Ежечасно, окутанные поземкой, пролетали нарты молодых охотников, посланных еще вчера ночью.

— За шестой сопкой! — кричал один.

— За пятой сопкой! — кричал другой, на всем скаку подъезжая к ненягам.

— Пора! — сказал Таули, и резкая морщина перерезала его открытый лоб.

Неняги отошли за чумы и досками стали рыть глубокий ров в снегу. Они залезли в этот ров, и Таули закрыл их снегом. Поземка почти сровняла полукруглую снежную стежку, схоронившую ненягов.

Таули вернулся в свой чум и, сидя на шкурах у костра, стал есть сырую оленину, оттаявшую на огне. Он подбросил в костер половину хвороста, лежавшего на латах, и не торопясь продолжал есть. Приезжали все новые и новые охотники. Он и их угощал мясом, а когда узнал, что с русскими едет поп, сказал: