Иван Меньшиков - Полуночное солнце

Бабушка сидела у оконца и видела, как постепенно чернеет дорога под гусеницами немецких танков, как звезды застилаются дымом лесного пожара и глухие взрывы орудий потрясают туманный горизонт.

— Вот так и сидит, — задумчиво сказал Ленька, — а у самой слезы на глазах. За тебя боится.

— А что за меня бояться, — сказал Санька, — кто знает, откуда я? Подумают, что я тоже деревенский.

Тепло на печи. Тараканы обнюхивают тьму длинными усами. Лунный квадратик лежит на полу, и в середине его дремлет белая кошка Маруська. Ленька задумчиво смотрит на бабушку. Жалеет ее. Его рябое лицо сосредоточенно. Он трет широко оттопыренные уши, шмыгает носом и прислушивается.

— Теперь наши бьют. Ух ты!

— И никто не узнает, что мой папа генерал, — говорит Санька, — мало ли у нас генералов.

— Он у тебя знаменитый, — вздыхает с завистью Ленька, — о нем даже в «Пионерской правде» писали.

Друзья задумываются. Прислушиваются к ночи.

Санек прижался к трубе. Бледное лицо его ожило от волнения.

— Жалко, что я здесь один. Вот если бы мне крепкого дружка! Я бы показал тогда этим немцам!

— В деревне тоже крепко дружат, — сказал Ленька. — Вот, например, партизаны.

— То партизаны…

— И я умею дружить, — обиделся Ленька, — я даже немца не побоюсь, если друг хороший попадется. Пусть меня на самые мелкие кусочки порежут, пусть в меня разрывной пулей стреляют!.. Не веришь? Да?

— Ты хлипкий какой-то, — вздохнул Санек, — несмелый. А вот были люди такие — карбонарии. Так они друг за друга жизнь могли отдать. Они мечтали освободить народ. И когда одного мальчика-связиста поймали жандармы и начали пытать, он только молчал, а умирая, крикнул: «Да здравствует свобода!» Вот мне бы такого друга.

— Возьми меня в друзья, — попросил Ленька, — я что хочешь подарю тебе за это. У меня даже граната есть. Взаправдашняя. И потом кинжал. Немцы в нашей избе позабыли.

Санек задумался. Бабушка по-прежнему смотрела в окно на лиловую тьму и плакала.

— Знаешь что, — прошептал Санек, — а шило у тебя есть?

Ленька рассмеялся. Шило! Да он дюжину их найдет!

— Конечно, есть. От дедушки осталось. В наследство. И даже стрихнин есть — волков травить. Яд такой. У меня дедушка любил охотничать. Всем нам шубы из волчьих шкур понашивал.

— Ну, стрихнин-то не нужен, — сказал Санек, — а шило возьми. Оденемся. Будто на двор пошли.

— Бабушка, мы до ветру, — сказал Ленька и торопливо вышмыгнул в дверь.

В амбарчике, за столярным верстаком, он отыскал два больших шила, а в стружках — гранату.

— Подарить тебе? Бери. Мне вовсе не жалко.

Санек спрятал гранату и взял шило. Он посмотрел на небо и нахмурился. Светло очень.

— Ничего, вон тучи плывут, — сказал Ленька. — Как только они закроют луну, мы и пойдем.

— Скоро наши наступать будут, — убежденно произнес Санек. — Немцам плохо здесь. Они мерзнут.

— Я тоже немного озяб, — сказал Ленька, — только я умею греться. Потру лицо варежкой — и все пройдет.

Они помолчали, пока снежная туча не закрыла луну. Ветер донес до них горький запах сожженного леса. По снегам ползли тени, и в светлых пятнах на востоке передвигались маленькие точки.

— Дорогу и поле минируют, — сказал Санек. — До весны отсидеться думают. Пойдем, что ли.

Хоронясь в тени изб, они прошли здание правления колхоза. Там стоял немецкий штаб. За кузницей стояли мотоциклы, а еще дальше — танки. В кузнице грелись солдаты, они раздували горн и украдкой от своих офицеров пили водку.

— Смотри, как надо — прошептал Санек и проткнул шилом камеру мотоцикла, прислоненного к кузнице.

Тонкий свист освобожденного воздуха напугал его. Руки тряслись. Сердце стучало, но он все-таки не отошел от мотоцикла до тех пор, пока не проткнул и вторую шину, и запасную камеру на коляске.

Можно было ползти к следующему мотоциклу, но дверь кузницы скрипнула и на пороге показался солдат. Он внимательным взглядом окинул машины, и в эти секунды Санек перестал дышать. Он прижался к углу кузницы и почувствовал, как громко стучит его сердце: тик-так, тик-так.

Солдат что-то проворчал и вернулся к товарищам. А Ленька тем временем успел испортить два мотоцикла. Ему понравилась эта работа. Сначала резина пружинится под острием шила, но чуть только острие заденет камеру, как она оседает и, по-комариному напевая, воздух выходит из нее. Солдаты все реже и неохотнее покидают кузницу. Они все сильнее и сильнее раздувают горн, и, когда последний исправный мотоцикл остается с проткнутой камерой, Ленька уже совсем спокойно говорит: