Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника

Когда Зетек вернулся к летчикам, Папрскарж, надев старомодную длинную ночную рубаху, собирался ложиться в постель. Он продрог, ноги у него были ледяные, и он подумывал, не согреть ли воды для грелки. Но ему не хотелось будить Милушку, поэтому он быстро забрался под перину.

Сон, однако, не шел. Папрскарж лежал и удивлялся тому, как все хорошо обошлось.

«Значит, я все же впутался», — осознал он вдруг и улыбнулся. Впервые за долгое время он был доволен собой.

На другой день Папрскарж снова был во власти сомнений: верить или не верить? Да, это советские, но как поведет себя Зетек? Не рассказал ли он кому об этом?

Папрскаржу не так-то легко было забыть Гавранека и Фабиана. И не только из-за ужасных минут очной ставки: еще сильнее, пожалуй, на него подействовали их объяснения.

Колокол на башне костела бьет полдень. Около школы прохаживается Йозеф Папрскарж. Он обходит лужи, примечает, как люди с ним здороваются, поворачивается и идет обратно. Дожидается конца занятий. Неодолимая сила влечет его в школу, но он удерживает себя. Знает, что это только растравило бы старую рану, поэтому ходит неподалеку и слушает, как то усиливается, то ослабевает голос колокола.

Из школы вырывается толпа людей, и Папрскарж спешит к двери, чтобы не пропустить Граховеца. Увидев его, подходит к учителю, и они идут рядом.

— Мы не закончили разговор, начатый у родника, Руда.

— Да, не закончили.

Граховец удивленно смотрит на сияющего Папрскаржа, которому явно не терпится поскорее что-то выложить.

— Я знал, Йозеф, что ты придешь.

— Знал?

— Конечно. Знал, что ты придешь, как только у тебя пройдет первый страх.

— Ну что ты говоришь, Руда! Это был не страх, — защищался Папрскарж. — Это было… что-то совсем другое.

— Но это уже прошло, и ты сам идешь ко мне, в то время как я из предосторожности бегаю за тобой по лесам, — смеется Граховец. — Ну говори, Йозеф. Что тебе нужно?

— Я бы хотел, Руда, если можешь, конечно… чтобы ты пошел со мной на словацкую сторону.

Граховец посерьезнел.

— А что, разве ты хочешь уйти?

— Ну что ты! Просто есть люди, для которых это вопрос жизни и смерти. А я, сам понимаешь, границу не знаю… Ну так как, Руда? Поможешь?

— Сколько их?

— Четверо.

Граховец посмотрел на Папрскаржа — снова это был тот же восторженный, увлеченный человек, которого он знал раньше, только в годах. После четырех лет тюрьмы он, конечно, не стал моложе.

— Знаешь, Йозеф, не подумай чего плохого, но, если ты можешь доверить мне этих людей, я бы лучше один перевел их.

Разочарование Папрскаржа было слишком очевидно. Он сразу как-то увял.

— Пойми меня правильно, Йозеф, — поспешил утешить его Граховец, — для четверых достаточно одного проводника, два было бы слишком много, понимаешь…

— Да, Руда, понимаю.

— А может, ты боишься доверить мне этих людей? — допытывался Граховец. — Знаю я тебя, хочешь сам это сделать, думаешь, небось, вот я вам покажу!

Папрскарж остановился и, широко улыбнувшись, хлопнул Граховеца по плечу.

— Вот что я скажу тебе, Руда! В том, что ты сказал, есть доля истины. Человек — существо завистливое. И тщеславное.

Все стало на свое место, и теперь договориться обо всем было просто. Граховец объяснил, что и когда приготовить, сказал, когда он придет. Надо будет идти на Яворники, потому что граница в Бескидах сейчас усиленно охраняется.

— В Бескидах ты как у себя дома, а вот пройдешь ли ты через Яворники? — засомневался Папрскарж.

— Известно, что через Яворники проходят четыре тропы… а я знаю сорок четыре, — дурачился Граховец.

— Ну, столько-то ты не знаешь, Руда, не хвались, но если знаешь те четыре, то тоже хорошо.

— Не бойся, мы перейдем, даже если придется ползти на брюхе!

— Что верно, то верно — ты пройдешь и там, где на каждом шагу пограничники… А пуль не боишься?

— Смелого пуля боится! А потом — у нас ведь тоже какой-нибудь пистолетишка найдется. Разве нет?

Они уже обо всем договорились, но расставаться не хотелось.

— Ну, вроде бы все! — сказал Граховец.

— Как будто все. Смотри, во что бы то ни стало переведи моих русачков! — сказал Папрскарж.

— Ты смотри! Они уже его!.. — засмеялся Граховец. И добавил серьезно: — Не бойся, Йозеф, переведу. Обещаю.

Папрскаржу ужасно хотелось сразу же отправиться к Зетеку, заглянуть к нему в пчельник. Но он знал, что этого делать нельзя. Решил пойти, когда стемнеет.

Он шел по обочине дороги и вдруг заметил, что напевает про себя. Когда это он пел в последний раз?! Но, подойдя к дому, Папрскарж опустил голову. Его вновь охватило чувство тревоги. Нет, он неисправим.