Сергей Поляков - Партизанская искра

Над Первомайском клубилась горячая неоседающая пыль.

Купаясь в пыли, по улицам города шло множество людей, вереницами тянулись автомашины, скрипели и тарахтели повозки, нагруженные домашним скарбом, поверх которого сидели ребятишки. Между повозками и по тротуарам толкались стада коров, овечьи отары.

Словно воды в весенний разлив текли эти живые, шумные потоки, скапливались внизу, образовывая огромное, волнующееся море. В том месте, где сливались воды Южного Буга и Синюхи, шла переправа на восточный берег.

В то же самое время от моста вверх по улице поднимался плотный, среднего роста человек. Его полное лицо с крупным мясистым носом, таким же крупным ртом и круглый подбородок с ямочкой свидетельствовали о добродушии и ровном, спокойном характере. А светлокарие глаза, смотрящие как-то особенно пристально, да прямая, резкая черточка между насупленными бровями являлись признаком воли и настойчивости. Одет человек был в толстую суконную гимнастерку, подпоясанную широким офицерским ремнем, такие же суконные брюки-галифе, заправленные в грубые яловичные сапоги. На круглой бритой голове туго сидела защитная, военного покроя фуражка.

Несмотря на то, что нещадно палило августовское полуденное солнце и над всем властвовала изнуряющая жара, путник шагал бодро, несколько наклонившись вперед и энергично помогая себе руками. Казалось, он плыл по реке, преодолевая ее встречное течение. Взгляд его был сосредоточен. Так обычно идет человек, которого впереди ждут большие, неотложные дела.

О чем он думал сейчас? Он думал о многом: о своей семье, которую только что проводил за Буг и которую не скоро увидит, да и увидит ли, о людях, что шли ему навстречу, покидая родные места, о тех, кто сейчас там, на линии фронта, грудью своей отстаивал каждую пядь родной земли. Думал он и о той дороге, по которой ему предстояло идти. Это была тяжелая, полная тревог и опасностей дорога подпольной борьбы с врагом.

Так, ускоряя шаг, шел по улице Первомайска учитель истории средней школы села Крымки Владимир Степанович Моргуненко.

Он пересек весь город и вышел в степь. Здесь картина заметно менялась. После пыли и духоты города воздух в степи был свежим и прозрачным. Грохот и людской гомон становились здесь мягче, умереннее.

Солнце клонилось к горизонту. Его лучи скользили по земле, удлиняя тени. По равнинам и холмам стояли в солнечном окаёме спелые нескошенные хлеба. Лишь кое-где темнели копны пшеницы. По низинам, куда не достигали солнечные лучи, в темной зелени садов тонули села с белыми, как ромашки, хатами. И над всей этой земной красотой простиралось чистое, синее-синее южное небо.

Хорошо бывает в степи летом в предвечерний час! Солнце из ослепительно-желтого, искристого становится золотисто-багряным. Удушливая жара спадает и в воздухе растекается благодатная прохлада. Каким-то неуловимым движением воздуха разносятся запахи спелой пшеницы, полевых трав и цветов. Но из всех этих запахов степи всегда выделяется силой своей знакомый горьковатый запах полыни. Еще всюду гудят труженицы-пчелы. Устало перелетая с цветка на цветок, они торопятся набрать последний на сегодня взяток и, обремененные ношей своей, улетают на ночлег. Равномерно и резко кричат коростели. Вдруг у самых ног встрепенется вспугнутый шорохом шагов живой серый комочек — перепел, и не вспорхнет, чтобы перелететь, а как-то смешно ссутулившись перебежит дорогу, часто перебирая тоненькими, как спички, ножками и, спрятавшись в зарослях хлебов, нежно покличет подругу: «спать пора, спать пора, спать пора!» Весь мир степной становится в этот час особенно хорошим, задумчивым. Мягче чем днем звучат его голоса, нежнее шорохи. Потом все как-то неожиданно смолкнет, притаится, словно к чему-то прислушается степь. И тогда нивесть откуда возникнет песня. Широко и плавно разольется над примолкшими нивами грудной девичий голос и, не успев вывести до конца начатый запев, потонет в стройном, наполняющем душу хмельной радостью, многоголосье.

Но не той была степь сегодня, в предвечерний час. Иными звуками, иными шорохами полнилась она. Смолкли, притаились, будто перед страшной грозой, пернатые ее обитатели. Казалось, все живое теперь тревожно замерло. Не слышно и волнующей душу стоголосой песни.

Вьется и вьется над дорогами пыль. Гул и грохот заполнили золотые просторы степи до самого неба.