Алексей Котенев - Последний перевал

Евлалия подолгу засматривалась исподволь на этого загадочного для нее чубатого парня, старалась, понять непонятное. В раздумье тихонько пожимала плечами и время от времени спрашивала:

— Ну как же вы так можете? Как вам не страшно?

Ивану осточертели ее вопросы, и он раздраженно ответил:

— Четыре года в нас стреляли, пора уже привыкнуть. Неужели непонятно?

— А мать у вас есть? — не отставала Евлалия.

— Миллионы матерей наших плачут по ночам. Чем же моя лучше других? И вообще — прекратите. Что вы в самом деле?

Обидно было Ермакову отвечать на детские вопросы. Смешно даже подумать: ему приказано разоружить японский полк, а он разоружил одного зачуханного, забытого солдата — и его производят в герои! Вот узнали бы в бригаде — хохотали бы, наверно, на всю Азию!

Филипп Шилобреев, получив должность коменданта города, ни минуты не сидел на месте. С утра возился с мэром, потом переключился на ремонт водопровода, бегал по магазинам, проверял, как идет торговля. Взяв себе в помощники секретаря-машинистку Королеву Марго, он как-то весь преобразился, будто подменили его. Начищал до блеска свои кирзовые сапоги, подкручивал усы, корил за неряшество Терехина. Под его давлением Санька тоже заметно подтянулся, хотя до настоящего гвардейского вида было еще далеко: причесал челку, а она у него скособочилась и висит, как размазанная запятая, подшил свежий подворотничок, а он болтался на тощей Санькиной шее, как хомут на жирафе.

— Ты имей в виду, Саня, я тебя взял на эту должность, чтобы проверить, годишься ли ты в заместители бригадира рыболовецкой бригады. Понял?

— Испытательный срок устроил? — кисло улыбнулся Терехин.

— А как ты думал? Проверяю на практической работе.

— Обо мне можешь не беспокоиться, — неловко подморгнул Терехин. — Ты самого себя получше проверяй. А то, как я замечаю, часто заглядываешься на эту крашеную буржуйку с сеткой на морде. Что ты в ней нашел? Ведь если ее отмыть хорошенько…

— Это не твое дело — отмывать, — перебил его Филипп.

— Обратно неправильно ставишь вопрос, — возразил Терехин. — Вот, к примеру, Стенька Разин — не чета тебе был командир, а прислушивался к мнению личного состава.

— Ты откуда знаешь?

— Из песни. Зароптали как-то на него ребята. А он сгреб персиянку — и в набежавшую волну.

— Саня, не суй свой нос, куда тебя не просят, — отмахнулся Филипп и убежал на склад.

Под вечер комендант повздорил с начальником гарнизона. Тот обнаружил на японском складе полсотни мешков риса и распорядился раздать его голодным китайцам. Филипп категорически возражал:

— Ты что распоряжаешься государственным добром? Кто тебя уполномочивал транжирить наши трофеи?

— А ты что, паря, расшумелся? Ты кто такой, указания мне давать? — спросил Ермаков.

— Кто такой? Потом узнаешь, кто я такой. Имей в виду, я не постесняюсь доложить об этом деле самому комбригу. Он доберется до твоего чуба. Надел, понимаешь, хромовые сапоги, подпоясался офицерским ремнем, и черт ему не брат. Думает, на него и управы нет никакой!

— А ты что чужим рисом распоряжаешься? — осадил его Иван. — Китайцы его сеяли, китайцы убирали. Кому же его есть, как не китайцам?

— Рис взят на японских складах, стало быть, он — ваш трофей. Наш! Понимаешь ты или не понимаешь?

— Они же голодные. Ты посмотри…

— А наши сытые? — напирал Филипп. — В России лебеду люди едят, а он здесь рисом направо-налево сеет.

Ермаков хотел отмолчаться, потом ответил, опустив голову:

— Зря ты кипятишься, японцы, говорят, расстреливали их за одну горсть риса. Так пускай хоть теперь поедят досыта. Может, вспомнят когда-нибудь Россию добрым словом.

Рабочий день подходил к концу. Мутное небо совсем потемнело, и снова пошел умолкнувший ненадолго дождь. Начальник гарнизона и комендант города, продолжая переругиваться, пошли в комендатуру на ужин. Умывались речной водой. Шилобреев, раздевшись до пояса, долго булькался под умывальником, смывал, чертыхаясь, пыль и грязь, налипшую в чуринских и японских складах.

Ровно в девять они отправились ужинать. У дверей их встретил Никодим Аркадьевич.

— Покорно просим вас откушать после праведных трудов! — раскланялся он и провел гостей в большой банкетный зал, залитый мягким матовым светом. В простенках висели картины в золоченых рамах. У дальней стены стоял широкий, обшитый плюшем диван. Около него пестрела разрисованная ширма с хвостатыми райскими птицами. На окнах висели тяжелые шторы с длинными серебристыми кистями. Справа зеленел выложенный малахитом камин, на нем тикали, поблескивая, часы, на которых красовалась фигура женщины с крылатыми ангелами на руке. На большом овальном столе стоял пышный букет хризантем, вокруг которого теснились бутылки и тарелки с закусками.