Петр Лебеденко - Навстречу ветрам

Если будешь меньше врать, тогда идет, — смеясь, ответил Андрей. — Насчет медкомиссии наврал?

Наверно, наврал. Я ведь и сам точно не знаю. Разное болтают…

Кабинеты, кабинеты, кабинеты… Хирург, невропатолог, терапевт, окулист, какое-то мудреное слово — «оториноларинголог»… Вдоль коридора — длинные скамьи, диваны, стулья. Над угловой дверью горят синие слова: «Рентген включен». На стенах поминутно вспыхивают и гаснут сигналы: «Тишина! Тишина! Соблюдайте абсолютную тишину!»

Но в этих сигналах не было никакой необходимости. Говорили шепотом, словно в одном из этих кабинетов лежал покойник. Только изредка хлопала дверь, и вышедший от врача вспотевший парень коротко бросал:

Забраковали!

Трудно было представить более страшное слово. Оно, как меч, сражало одним ударом, и после этого удара уже не было никакой надежды подняться. Это был приговор, суровый и беспощадный.

Забраковали!

Высокий, с широченными плечами, парень сделал два шага, прислонился спиной к стене и, ни на кого не обращая внимания, смахнул ладонью слезу. К нему сразу же устремились человек семь, ожидавших вызова к хирургу, и засыпали вопросами:

Почему забраковали?

Что он сказал?

Ревматизм?

Парень приподнял одну ногу и показал ступню:

Плоскостопие… Малая, видишь ли, выемка между пяткой и вот этой костью. Говорит, что нельзя прыгать с парашютом…

И сразу же все, кто стоял рядом, начали обследовать свои ступни. О несчастливце забыли мгновенно. Казалось, что в организме, в строении тела нет ничего важнее, чем ступня. Человек, имеющий приличную выемку на ступне, был совершенством. Ему, только ему разрешалось смело смотреть в свое будущее, смеяться, радоваться. Ступня — самое главное. Остальное — чепуха.

Но вот по коридору медленно, опустив голову, прошел черноволосый грузин, и по тому, с каким трудом он передвигал ноги и старался ни на кого не глядеть, все поняли: забракован!

Что сказали?

Почему?

Плохое сердце? Плохое зрение? Плохой слух? Ступня?

По правде говоря, в этих вопросах было больше любопытства, чем сочувствия. Обычно чуткие к чужой беде, здесь многие становились эгоистами.

Грузин остановился, присел на диван, помолчал, потом вдруг крикнул:

А, черт! Крутил-крутил на кресле, вправо-влево, вправо-влево, много-много раз. И говорит: «Встать!» Я встал. Почему, скажи, не встать? А голова — как после цинандали: туда-сюда, туда-сюда. Опять крутил. Опять вставал. И шатался. Тогда говорит: «Вестибулярный аппарат слабый. К летной службе не годен».

Он снова выругался и пошел одеваться.

Теперь всем казалось, что именно этот самый вестибулярный аппарат и есть то главное, от чего зависит жизнь человека. Если у тебя крепкая голова, значит, станешь настоящим летчиком. Ты сможешь сделать сто мертвых петель подряд и при этом спокойно улыбаться, будто сидишь не в кабине самолета, а на детских качелях. Да, конечно, вестибулярный аппарат — это самое главное!

Когда грузин ушел, большинство сидевших в коридоре позакрывали глаза и стали быстро вращать головами — слева направо, справа налево. То там, то здесь слышался шепот: «Двадцать три, двадцать четыре… сорок, сорок один… Открыть глаза. Встать!..» Это была тренировка.

Последний кабинет… Последний врач… Если здесь не произойдет «осечка», Андрей Степной будет летчиком. Врач, выслушав сердце, сказал:

Как хороший механизм!

Против графы «Телосложение» стояла сокращенная запись «Атлетич.». В глазном кабинете написали: «Левый — 1,0, правый — 1,0». На вращающемся кресле его крутили бесконечно, но, когда кресло быстро останавливали и предлагали смотреть в одну точку, Андрей собирал всю свою волю, стараясь не качнуться в сторону.

И вот последний кабинет, на двери которого прибита под стеклом на дощечке надпись «Оториноларинголог». Андрей стоял, прислонясь к стене, и смотрел на противоположную дверь. Там у врача-невропатолога был сейчас Игнат. После того как начала работать комиссия, Андрей и Игнат встретились в коридоре один только раз. Андрей шел в кабинет терапевта, когда оттуда выскочил Игнат и, хлопнув Андрея по голой спине, воскликнул:

Чудесно, Андр Юшка! Пока все хорошо! Как у тебя?

Тоже хорошо, Бледнолицый. Куда ты сейчас?

К хирургу.

Ни пуха, ни пера!

И они расстались.

Больше всего браковали в кабинете невропатолога. Никто так придирчиво не осматривал своих посетителей как старый врач в очках с золотой оправой, поверх которых глядели пытливые, казалось, чуть насмешливые глаза. Старик ослушивал, измерял давление крови, вдавливал худыми жесткими пальцами глаза, роговой пластинкой чертил на груди всевозможные линии и при этом все время задавал самые разнообразные вопросы: