Иван Петров - Будьте красивыми

Озимь покрыта легкой сеткой паутины. Паутина блестит на солнце, словно широкая, расшитая бирюзовыми нитками скатерть. Вот легкий порыв ветерка, не порыв, а просто еле заметное движение воздуха подхватило одну кисть этой скатерти, подняло ее на незримой ладони, отпустив, погнало на небольшой высоте над полем, вдоль склона, и гнало до тех пор, пока паутинка не зацепилась шелковистым хвостом за куст ивняка, разросшегося невдалеке, на конце поля. И вот уже бьется она, эта воздушная паутинка, на ветке ивняка, тянется куда-то по воздуху, не может оторваться; вдруг, обессилев, поникла к земле, потеряв надежду вырваться из плена, но ветерок снова всколыхнул ее, и она, обнадеженная, рванулась изо всех сил — и снова на свободе, снова плывет над бескрайним океаном осенних полей — все дальше, дальше. А вдали золотистый лес примет ее в свои объятия и уже никуда не отпустит…

Игорь смотрел на поле, на уплывающую вдаль паутинку, на красный диск солнца, и в его сознании вырисовывались, прояснялись, уходили куда-то вдаль, уносились, как эта паутинка, воспоминания: Варя, чистая и свежая, как это утро, такая простая и не похожая ни на кого, потом — родная деревня, мать, сестренка, школа и — опять, опять она, Варя. Что в ней удивительного, что в ней зовет, манит, покоряет Игоря? Откуда она взялась? Как вообще он, Игорь, оказался в этой роте, вместе с нею, как судьба свела их? Он был уверен, что другой такой девушки, как Варя, не существовало на свете, не было и не могло быть. Он мог бы найти, отличить ее среди сотен, тысяч с закрытыми глазами по ее дыханию, по теплу, какое она излучала. Такого Игорь еще не переживал никогда. Это было что-то чудесное, загадочное и… тревожное. Нередко в мужских разговорах о женщинах говорилось с каким-то ухарством, с этаким грубоватым превосходством. А Игорь боялся взять Варю за руку, боялся, что это разрушит красоту и понимание, какие были между ними, обидит, оскорбит ее, а еще больше боялся открыться в своих чувствах, потому что говорить о любви в такое время, когда шла война и когда кругом умирали люди, было бы просто кощунственно, и это тоже лишь разрушило бы пленительную красоту их отношений. Как ни странно, Игорь больше рвался не к Варе, а от Вари. Именно перед нею, больше всех перед нею ему было стыдно за то, что он, здоровый парень, мужчина, которому место на передовой, в бою, околачивается в роте связи, среди женщин. «Сбежать отсюда — на фронт, на передовую, к чертям, к чертям!» — временами все подымалось в нем. Для этого была еще другая причина, сильнее, чем чувство к Варе. Это было чувство невыполненного долга…

Игорь никогда не мог забыть тяжелого, трагического эпизода, которым завершилась его боевая жизнь.

Как это вышло, он и сам не знает.

Его взяли в армию в сорок втором году, с третьего курса техникума. «Незаконченный гидротехник», как он любил называть себя, стал десантником — и не простым десантником. В учебной бригаде, когда начались у нее занятия по прыжкам с парашютом, Стрельцова вдруг пригласили на комиссию. Это была своеобразная комиссия, которая развеселила всю бригаду. Проводил ее всего-навсего один человек — разбитной, веселый капитан в теплом комбинезоне летчика и унтах, по слухам бывавший в горячих переделках.

— А ну, джигиты, за мной! — скомандовал капитан и привел отобранных молодцов в клуб, рассадил в зрительном зале, сам стал на сцене, взял в руки балалайку, тренькнул что-то залихватски-веселое и возвестил: — Кто играет на этой бандуре?

В зале прокатился смешок.

— Кто, я спрашиваю?! — вдруг гаркнул капитан. — Не бойтесь, в музыкальную школу не отчислю, на посиделки к немцам поведу. А ну, кто?

Балалаечников нашлось порядочно, особенно из деревенских. Капитан присел в сторонке на стуле, внимательно выслушивал их. Играли разное: частушки, «елецкого», «страдание», «барыню», «коробейники», плясовую под «кадриль», «гопака», «чечетку».

Капитан был доволен, подхваливал:

— Молодцы, джигиты! Орлы! Вот вечеринку закатим немцам!

Один солдатик, остроносенький, с веснушками, раззадорясь, спросил:

— Може еще и спеть, товарищ капитан? Чтобы, значит, вечеринка была по всей форме…

Капитан посмотрел на него внимательно, отрезал:

— Это не относится к делу. — Но глаза у него блеснули озорством, махнул рукой: — Впрочем, валяй, пой. Сверх программы. — Подмигнул залу: — Пока не видит начальство…