Миклош Сабо - Команда Альфа

— Ну, по поводу всего этого. Бери дубину и бей человека по затылку. А если он окажется к тебе фасадом, расквась ему физиономию. Что за рецепты? Тьфу! — сплюнул он.

— Тебя сюда никто не тянул! — напомнил я.

— Ну, сам явился, что греха таить, явился добровольно, — признал он нехотя. — Мне в Нью-Йорке наши эмигранты сказали, что мы будем бороться за освобождение Чехословакии! Но так?! Такими методами… Тьфу!

Наученный горьким опытом — мне вспомнилась история с моим соотечественником Ковачем, — я пристально поглядел на Олда. Лицо у него было осмысленное, лоб широкий, выпуклый. В его синих, обычно кротких глазах я еще не видел столько гнева.

«Парень говорит искренне! — решил я. — Тем не менее надо быть начеку!» Но все же я посчитал своим долгом его подбодрить.

— Послушай, Олд! Тот, кто учится убивать, еще не убийца. Вот над этим ты и поразмысли! И еще вот что: не думаю, что подобные разговоры помогут тебе.

Он покраснел, затем побледнел.

Мне стало жаль его.

— Сумел ошибиться — сумей и поправить свою ошибку. А я тебя не выдам!

Я хотел дать ему понять, чтобы он сделал соответствующий вывод и больше ни с кем не отводил душу. Пусть думает себе на здоровье о чем хочет, лишь бы вслух не высказывал своих мыслей.

Спустя четверть часа я не на шутку встревожился из-за этого своего великодушия.

За мной явился ординарец из штаба. Я был уверен, что Иглава уже успел наябедничать. И обдумывал, что сказать, как оправдаться. После урока с Ковачем мне навряд ли удастся выкрутиться!

Когда я подходил к штабу, голова у меня буквально раскалывалась.

— Из генерального штаба прибыл нарочный, для вас тут тоже есть письмо, — сообщил дежурный. — Ваш отец лично просил передать его вам.

Тяжелый кошмар, сжимавший мою грудь, стал ослабевать, я глубоко вздохнул. И тут же попросил в душе прощения у чешского парнишки, который доказал мне свою человечность и порядочность.

Но среди нас были и парни иного сорта.

Были? Этот иной-то сорт и составлял, если хотите знать, большинство.

Взять хотя бы тридцатилетнего Радомовского.

— Привет, камрад! Ей-богу, я доволен, что учусь здесь вместе с венграми. Но позволь же мне представиться, — он щелкнул каблуками, — Зенон Радомовский, польский эмигрант. Отец мой во время войны был офицером у генерала Андерса, вот мы теперь и на западе. Ну скажи, не любопытно ли, что у венгров и поляков всегда схожая судьба?

Я считал его болтливым, спесивым типом и не питал к нему ни малейшей симпатии, хотя к полякам вообще расположен, и поспешил, как всегда, от него отделаться.

Помню, как этот же самый Радомовский пристал ко мне после одного из наиболее омерзительных кощунств над подобием человека.

Мы по обыкновению экспериментировали над куклой. Проходили практику по мгновенному выкалыванию глаз у человека. Фонарики, мигая, исправно сообщали попадания. Пластмассовые глаза после каждого удара проваливались, и на нас глядели пустые глазницы. Что и говорить, это было весьма неаппетитное зрелище.

— Вот это подходящий прием! Не правда ли, приятель? — восторгался шляхтич.

Я бы охотнее всего нацелился сейчас именно в его буркала, так они были противны мне в эту минуту! Но, слава богу, он ничего не подозревал.

— Когда мы покончим с этим курсом, как раз подойдет время разъезжаться по домам. Вот будет наслаждение проверить свою науку на физиономиях большевиков! — И он ткнул своими длинными пальцами в воздух. Не оставалось сомнения, что Радомовский собирается проверить этот прием на своих соотечественниках.

Я промычал в ответ что-то невнятное и отошел прочь. Этот человек действовал на меня тошнотворно.

Кубинец Рикардо был точь-в-точь таким, как Радомовский. Два эти человека словно родились духовными близнецами!

— Проверьте у себя на груди расположение костей, — продолжал мистер Симидзу. — Обратите особое внимание на участок над грудной клеткой. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что, использовав именно это место, можно легче, быстрее и вернее задушить человека? Он и пикнуть не успеет. — И японец самодовольно демонстрировал свой испытанный прием, успех которого всякий раз подтверждался вспыхиванием красной лампочки.

— Вот тебе, Фидель! Вот тебе, Рауль! — вопил Рикардо, упражняясь на пластмассовой кукле. Весь его вид говорил о том, какое наслаждение доставляет ему эта забава.

— Он ненавидит братьев Кастро! — шепнул мне другой кубинец, называвший себя Фолло, но я подозревал, что это был его псевдоним.