Миклош Сабо - Команда Альфа

Подобными упражнениями нас подготавливали к самому главному.

Этому предмету придавалось особое значение. Это мы поняли, когда к нам лично явился генерал, начальник нашего лагеря.

— Слыхал, что вы преуспеваете. Это похвально. Изучив рукопашный бой, вы будете владеть неоценимым сокровищем. Думаю, излишне подчеркивать, что технику убийства голыми руками вы проходите в интересах самозащиты. Мы дорожим вашей жизнью и сохранностью. Мы делаем все возможное для того, чтобы вы располагали достаточной подготовкой для вступления в борьбу с врагом. В беде, думаю, вам пригодятся такие руки, которые и безоружные не уступят вооруженным.

Это была по-военному краткая речь.

Однако во мне эти несколько слов подняли целую бурю.

Учат убивать! Тебя учат убивать наотмашь рукой! Во что же ты превратишься?

Я вступил в ожесточенный спор с самим собой. И никак не мог прийти к какому-нибудь определенному выводу. Наконец, спор этот решило одно воспоминание детских лет.

Пока я рассуждал про себя, что могу и чего не могу, перед моими глазами всплыла давнишняя шопронская картина.

В те дни я с зарей разносил молоко заказчикам. Мой город, Шопрон, в предутреннее время казался мне необыкновенным, он неизменно меня чем-нибудь поражал, как человека, сидящего в ванной, поразило бы появление незнакомого пришельца. На мостовых и тротуарах валялся мусор, а кое-где у подъездов скопились его целые кучи. Но в некоторых местах было уже убрано, и я забавлялся тем, что загадывал, каких улиц будет Сегодня больше: грязных или чистых. Тротуары перед домами словно надели платья в крапинку, только крапинки были прозрачные. Дворники широкими взмахами метел наводили лоск на улицах. Некоторые из них, завидев меня, здоровались: «Привет, малыш!» Но встречались и такие блюстители уличной чистоты, которым доставляли удовольствие мои слезы. Один такой жил на проспекте короля Матяша. Он особенно часто обижал меня. Это был худощавый мужчина лет сорока, с бледным лицом, с ввалившимися скулами. Думаю, что он был желудочнобольным, раз ему доставляли такое удовольствие огорчения других. Он буквально изощрялся в своих подлостях. То оцарапает мне ногу метлой, то, ехидно ухмыляясь, подымет перед моим носом облака пыли. Однажды он превзошел себя: щедро полил из лейки хлеб, который я нес в корзине заказчикам. Я растерянно смотрел на испоганенный товар. Передо мной возникло лицо булочника, которому мне предстояло признаться в случившемся. Я бросился на желудочно-больного. А он так огрел меня метлой, что у меня еще долго был синяк на боку. В тот день я усвоил следующее: всегда будет прав тот, у кого в руке палка. И я сделал вывод: человек никогда не должен быть безоружным.

Как бы там ни было, но воспоминание о шопронском садисте-дворнике помогло мне заглушить на этот раз голос совести.

«В конце-то концов, какое твое дело? Тебе-то самому! не придется ведь пускать в ход свое искусство! В худшем случае, будешь обучать ему кого-нибудь в Форт-Брагге или в другом месте! Ты овладеешь специальностью. Тебе хорошо заплатят за науку — и дело с концом. Тебя-то ведь не заставят ни убивать, ни совершать! диверсии. А какое тебе дело до остального!»

Это были ложные доводы, но на время они вернули мне покой. С этого дня я старался относиться ко всему, как к определенному виду спорта.

Нашего японца звали Симидзу. Мистером Симидзу. Я заметил, какая спокойная и учтивая улыбка появляется на его губах всякий раз, когда к нему обращаются. Мне доставляло удовольствие наблюдать за ним. Это служило мне до некоторой степени развлечением, к тому же было разрядкой при весьма одностороннем умственном напряжении. При всяком удобном случае я обращался к нему с вопросом, при этом умышленно выделял слово «мистер». Игра была доведена мною до того, что в конце концов фамилию его я произносил только частично и едва слышно, дабы подчеркнуть первое слово обращения.

Я добился удивительных результатов. Видимо, человечек этот, прежде чем ему удалось наняться в армию США, перенес невероятные унижения. Из-за желтой кожи? Или как военнопленный? Не могу сказать. Несомненно было одно: сознание своего равенства с американцами осчастливило его. То, что для нас ровным счетом ничего не значило, для этого желтого человечка олицетворяло исполнение самого заветного желания.

Я отметил, что со мной он был любезнее, чем с моими однокурсниками. Быть может, вы меня за это осудите, все равно скажу прямо: я систематически льстил его самолюбию, таким образом отличные отметки были заблаговременно мне обеспечены.