Борис Орлов - Судьба — солдатская

Зайдя в свой кабинет, гауптштурмфюрер потребовал привести к нему Провожатого. Того привели. Усадили на стул посреди комнаты. Барон долго ходил по кабинету, держа в руке шведскую спичку. С разных сторон присматривался к Провожатому. Примерялся.

Уставший от пыток Провожатый сидел, свесив на грудь голову. Глаза его смотрели куда-то в пол и будто не замечали барона. Исхудавшее, в синяках от побоев лицо выглядело страшным. Барон наконец подошел к нему. Через силу улыбнувшись, он спросил ледяным голосом:

— Как, вы начнете говорить или по-прежнему будете упорствовать?

Тот не изменил позы. Молчал. Тогда барон, приказав держать его, промолвил:

— Хорошо. Умереть вам мы все равно не дадим. Мы будем методически мучить вас, пока вы или не сойдете с ума, или не скажете, где нам искать ваших сообщников.

Фасбиндер еще постоял перед ним, а потом, взяв одной рукой его за волосы, стал медленно совать ему в ушной проход спичку. Барон вертел спичку в пальцах, чтобы было еще больнее. Нащупав барабанную перепонку, неторопливо проткнул ее. Провожатый, задрожав, рванулся телом в сторону. Но солдаты удержали его. Тогда, теряя самообладание, партизан застонал. Лицо его покрылось крупными каплями пота, зубы скрипели. Барон, улыбаясь, сунул спичку еще дальше. И тут Провожатый дико вскрикнул.

— Что? Не нравится? — очень спокойно произнес барон, хотя, по правде, в этот момент и его рука дрогнула.

— Пощадите! — простонал Провожатый. — Я все открою.

Гауптштурмфюрер сразу вынул спичку. Смотрел, как тонкой струйкой выбегает из ушного отверстия кровь. Ждал, что скажет Провожатый.

Партизан поднял голову. Дернул руками, скованными за спиной наручниками. Лицо его выражало тупую решимость.

— Я покажу вам, где находятся партизаны, — выдохнул он.

— Давно бы так, — великодушно проговорил барон и приказал принести для партизана стакан чая, а сам тут же позвонил, чтобы приготовились к выезду в карательную экспедицию.

Минуты через три в кабинет вошел унтер-толстяк — тот самый, с которым барон когда-то «путешествовал», имея переводчиком еще Зоммера. Но унтер-толстяк имел теперь и звание выше, да и должность занимал посолиднее. Поэтому ему казалось, что в нынешнем положении он может допускать некоторую фамильярность с Фасбиндером. И он, отдав традиционное у нацистов приветствие, подошел к столу и без приглашения сел в кресло.

Фасбиндеру это не понравилось, но он смолчал.

Унтер-толстяк, презрительно оглядев Провожатого, посмотрел на Фасбиндера и заговорил по-немецки:

— Я изучаю русский язык. Скоро Россия падет, и придется не кому-нибудь, а нам же командовать этими свиньями, — и мотнул головой с трясущимися, как студень, щеками в сторону партизана: — Да они не просто свиньи! Они — дикие свиньи! У них и язык варварский, бедный. В церковь идут, говорят — сапор, на дверях у них — сапор, изгородь — сапор. Даже когда живот болит — сапор.

Фасбиндер брезгливо уставился на унтера-толстяка. Поморщился, не сумев скрыть к нему презрения. Тот сразу смолк — не понимал, в чем дело. «Несчастный бюргер, неученая тварь», — думал барон об унтере-толстяке, пододвигая Провожатому карту.

Провожатый посмотрел на карту и отрицательно замотал головой. Объяснил, что по карте он не понимает, а вести может только по памяти.

Когда унтер-толстяк увел Провожатого, барон успокоился и, довольный успехом, направился домой.

Жил барон в уютном особнячке на берегу реки Луги. Вокруг стояли высокие, не тронутые войной сосны. Воздух здесь был напоен ароматом, и ничто не нарушало покоя.

Фасбиндер, вопреки обыкновению, наскоро пообедал и, пройдя в гостиную, сел за недавно поставленную ему рядом с добротным «беккером» старую фисгармонию.

Инструменты были отличные, но отвыкшие извлекать мелодию пальцы фальшивили. Не помогала и старушка, которую ему нашли, — репетиторша. Уроки ее не приносили пользы. Умом барон понимал, как надо играть, а сердцем… сердце не слушалось. Грубело его сердце, коченело, заживо умирало.

Фасбиндер не стал играть. Хорошее настроение как рукой сняло. Впившись глазами в раскрытые нотные листы мессы Баха си-минор, будто это был его враг, он ворошил на голове коротко подстриженные волосы, а память его плутала в прошлом и, как ни странно, остановилась в конце концов на тех днях, когда барону суждено было познакомиться с Зоммером и слушать его игру, пение.

— Свинья! — перестав ворошить волосы, процедил сквозь стиснутые зубы барон по-немецки. — Испорченный большевизмом выродок! — И подумал с негодованием об унтере-толстяке, посчитав, что такие мерзкие воспоминания навеяла ему встреча с ним.