Борис Орлов - Судьба — солдатская

К Матрениной избе подбежал немец лет тридцати. Из-за наличника он ударил стволом автомата по раме. В звоне рассыпающегося стекла потонули его слова:

— Па-тизан!.. Пух, пух!..

Валя совала под лифчик браунинг. Губы ее сжались, глаза из зеленоватых, с синевой, сделались темными, неподвижно стыли… Матрена, глядя на нее, проронила:

— Что же будет?!

— Я, тетка Матрена, — не слушая ее, сказала сквозь зубы Валя, — если что… стрелять в них буду, — а сама вспоминала Залесье, Псков…

— Положила бы ты лучше эту оружию куда подале… До греха так недолго, — борясь с испугом, проговорила Матрена.

А от околицы, поняв, что деревушка мирная, ползли к избам подводы. С передней телеги, привстав, ефрейтор кричал по-немецки на растерявшегося у поскотницы пастуха и показывал рукой, чтобы тот гнал скотину к нему.

Матрена, беззвучно шепча что-то губами, пошла открывать дверь. Валя глядела ей вслед и думала о повешенном Саше Момойкине… Совсем тоскливо стало на сердце. Стараясь быть спокойной, направилась к себе в боковушку. Остановилась в сенях и смотрела на безобразно толстую, похожую чем-то на распушившуюся наседку Матрену, которая, осмелев, выговаривала с крыльца солдату, разбившему стекло:

— Сдурел!.. Опусти хайло-то, — и тыкала пальцем в пространство, видно, на автомат, нацеленный в нее. — Какая я тебе «па-тизан»?! Баба я.

Валя к себе не ушла. Наблюдала, как показавшийся перед крыльцом немец с подводы, сухонький, чуть постарше этого, улыбчиво оглядывал Матрену. К нему присоединился разбивший стекло. Увидав Валю, он вытаращил рыжие глаза и, изобразив на лице удивление, произнес:

— О-о, барышен!.. Гут! Гут!

И по одному этому Валя вдруг поняла, что перед ней не те немцы, которые зверствовали в Залесье, и форма у них не та. Вернувшись в избу, она оставила открытой дверь и слушала, как подошедший к дому ефрейтор объяснял Матрене, неимоверно коверкая русские слова, что приехали они затем, чтобы собрать налог, предназначенный для армии фюрера, и что за сданные излишки выдаются марки. Окончательно расхрабрившаяся Матрена пыталась доказать им, что налог она уже сдала старым властям — Советам.

— Раньше надо было освобождать, — слышала Валя ее насмешливый голос. — Что я дам? Больную корову?

Немцам, видно, надоело с ней спорить. Ефрейтор ушел, а оставшиеся двое, оттолкнув Матрену в сторону, прошли внутрь.

Гитлеровцы забирали все подряд. Матрену и Валю заставили таскать на телегу ссыпанную в мешки картошку. На вторую телегу сами принесли неполный мешок гороха, собранную в два мешка сеянку, мешок овса. Стали выгонять из поскотницы корову. Матрена, вцепившись руками в рога, кричала:

— Больная она. Не видите, парша какая-то идет… зараза, хворь…

Немец постарше, тыча пальцем в вымазанные дегтем места на коже, сделал испуганные глаза и что-то сказал второму. Когда тот, помоложе, отступился, он с крестьянской хитрецой поглядел на Матрену — все, мол, понимаю, не хитри — и показал, чтобы загоняла корову в хлев. Погнав Чернушку обратно в поскотницу, Матрена отвесила ему поясной поклон и проговорила ласково, как спасителю своему:

— Дай тебе господь здоровья, мужичок!

А «мужичок» с напарником уже ловили ее кур. Поймали четырех несушек. «Мужичок» объяснял растерявшейся Матрене:

— Ми… гут. Ми карош… — и, посмеиваясь, совал ей в руки оккупационные марки за птицу.

Матрена отводила от марок руки. Лихо смотрела в глаза то «мужичку», то тому, помоложе, который нагловато скалил зубы и постоянно тыкал ей в лицо рукой, державшей мертвых кур за лапки.

— Ми… давайт кушай… — бормотал он одну и ту же фразу и все хлопал свободной рукой по своему жирному животу.

В этот момент и разразилась стрельба в соседней избе.

Немцы упали в занавоженную грязь, под ноги Матрене. Сообразив, что оружие их в телегах, сначала поползли, а потом, привстав, бросились к подводам. После этого «мужичок» сразу побежал на выстрелы, а тот, второй, подобрал кур, положил их в телегу и только тогда потрусил за напарником.

Ефрейтор кричал, подавая команды. Гитлеровцы со всей деревушки сбегались к дому, из которого стреляли, и, падая, ползли, чтобы взять его в кольцо. Слышалось:

— Па-атизан! Па-атизан!..

Матрена, похолодев, промолвила ничего не понимавшей Вале:

— Красноармейцы там… Под полом… Остались, как отступали еще. Раненые.

Уйдя в избу, они наблюдали за гитлеровцами. Те подносили к глухой стене сено, заталкивали хозяев в поскотницу. Хозяйка вырывалась из их рук и, показывая на плачущих двух девочек, кричала истошно: