Уилл Айткен: Наглядные пособия (Realia)

– Я нужна конгломерату развлечений «Сиру» – взболтнуть еще подливки.

Мгновение она молчит.

– Ты не всегда была так жестока.

– Ты не всегда была так фальшива, Гермико.

– В чем же я солгала тебе?

Дай-ка я посчитаю… И тут вдруг я вижу все свое пребывание в Японии как есть, от начала и до конца, словно это – законченная история, пьеса, разыгрываемая снова и снова в одной из комнат со стеклянными стенами. Вижу так ясно и отчетливо, что сама поражаюсь. Когда же это моя жизнь казалась такой упорядоченной, такой тщательно спланированной? Все действующие лица появляются в нужный момент, минута в минуту, каждый – в костюме, исполненном глубокого смысла, от миссис Накамура до прекрасной старухи, от доктора Хо и его пляшущих иголок до малыша Нобу, дергающего себя за тощий белый уд. Кеико и все прочие Малютки рассыпались по комнате, вертятся, точно дервиши, изображая вертолет; Оро зовет с крыши моего отеля, длинный плащ потрескивает, точно черный парус на ночном ветру, шепчет: «Хэлло, хэлло, хэлло».

Гермико права. Никто мне здесь не лгал, все просто предположили, что я знаю свою роль.

И теперь я действительно ее знаю, даже если насчет финала не вполне уверена.

Гермико неотрывно глядит мне в глаза.

– Ты приняла решение, Луиза. Я это вижу.

– Не совсем. – Поднимаю пипетку. – Как насчет по-быстрому окунуться в океан?

Она запрокидывает голову, капли струятся, точно дождь, сперва ей в глаза, потом – мне.

Как ей удалось поднять меня на ноги – загадка. Может, миссис Анака помогла. Они даже потрудились одеть меня. Ну, в некотором роде. Обрывки шелка, резинки, шерсти, бинтов свисают с меня лохмами. Самое трудное – это удержаться в вертикальном положении. Я пытаюсь сосредоточиться на крылышках Гермиковых кроссовок, остальное происходит автоматически. Мы идем по извивам коридоров, гирлянды одежд сковывают мне шаг. Я наклоняюсь распутать волочащийся рукав, лоскут шерсти или кусок резинки; Гермико ждет. Разматывая свои пелены, я чувствую, будто раздеваю дитя. Я ушла так глубоко в себя – вот, оказывается, на что похожа беременность? Это когда тебя наполняет пустота, более сладостная и необъятная, нежели все, что в силах предложить Оро? Должно быть, таково же целомудрие беременной женщины: моя пизда закрылась, точно цветок в сумерках. Она мне уже не нужна. Я выше желания.

Порог в иной мир все ближе. Темно-фиолетовые карпы копошатся у наших ног. Гермико ободряюще касается моей руки. Больно, словно от нежеланного поцелуя; прикосновение напоминает мне о том, что такое мир. Я едва не поворачиваю назад. Но мне любопытно поглядеть, чем все закончится. Лишь бы никто не говорил про возвращение во имя любви.

В фильме “Hiroshima mon amour”* женщина – чтоб я помнила, как ее звали! – родом из французского городка под названием Невер. Она актриса, в Японию приехала сниматься в фильме, знакомится с японцем, архитектором по профессии. У них завязывается роман, они влюбляются друг в друга. У него есть жена и дети; они уехали на выходные или что-то в этом роде. Актриса должна вернуться во Францию, как только снимется в роли медсестры. По фильму она стягивает светлые волосы белой косынкой с красным крестом. Хвостики косынки торчат точно уши, она похожа на красавицу кошку. Наманикюренные ногти блестят как обсидиановые.

– Как печально, – вздыхает Мичико раз, наверное, в сотый.

– О да, – говорю я неискренне. Чем больше я пытаюсь передать смысл, тем глупее это все звучит. В университетские годы фильм казался таким глубоким… как, впрочем, и многое другое. – На английском это называется «обреченная любовь».

– Обреченная любовь, – повторяет Кеико, вглядываясь мне в лицо.

– Обреченная любовь становится метафорой войны и смерти. Еще девушкой француженка полюбила немецкого солдата. Шла война, он погиб. Когда война закончилась, жители Невера обрили ей голову в знак позора – за то, что она полюбила врага. Родители заперли ее в подвале, и на какое-то время она сошла с ума. Любовь к японцу пробуждает в ее памяти образы разрушения и безумия. Когда сбросили бомбу, его в Хиросиме не было. Он вернулся – а дом его уничтожен атомным взрывом. Для обоих воспоминания о прошлом слишком болезненны, но и забыть прошлое невозможно.

* «Хиросима, моя любовь» (фр.).

Теперь, когда я вернулась, девочки словно попритихли. Впрочем, я тоже. До сих пор ни одна не задала ни одного бестактного вопроса, не пошутила, не позволила себе ни одной лукавой инсинуации. Никаких тебе «мокка-мокка-мокка». Японская деликатность греет мне сердце. Ощущение такое, что за время моей отлучки ровным счетом ничего не изменилось. Мои ученицы выжидательно глядят на меня, им не терпится вновь приступить к репетициям спектакля, приуроченного к концу семестра. Дальше по коридору слышно, как мадам Ватанабе прогоняет труппу «Земля» через наиболее трудные пассажи «Птиц». (На мой взгляд, насвистывать в финале «До свиданья, черный дрозд» – это явная ошибка, но кто я такая, чтобы вмешиваться?) Складывается впечатление, будто все они только меня и ждали. А теперь – шоу продолжается.