Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)

Кроме того, о чем говорить с Глинис, когда медицинские темы исчерпаны? Она слышать не могла воспоминания о том, какая чудесная у нее была жизнь, и жаловаться не умела. Вся ее настоящая жизнь зависела от состояния ее организма: руки были исколоты во время многочисленных процедур химии и болели; жидкость скапливалась в плевральной полости, затрудняя дыхание; апатия то отступала, то вновь парализовывала тело; сыпь, отеки и странные полосы на потемневших ногтях. Она могла бы рассказать о них, но все это было слишком болезненно прежде всего для самой Глинис.

Казалось, их гости чувствовали себя так же, как следящие за показательным судебным процессом, это было как увлекательное строительство различных сооружений на Луне. Помимо злорадства по отношению к людям, над которыми навис зловещий рок, как несчастные обездоленные в Новом Орлеане, Глинис не выражала ни малейшей заинтересованности событиями за пределами их дома. Ежедневные новости сообщали пугающие вещи: происходят необратимые изменения климата, упадок в развитии инфраструктуры, увеличение внешнего долга. Все это можно принимать близко к сердцу, только если вас беспокоит вопрос, что Сан-Франциско однажды смоет в Тихий океан, дюжины машин могут пострадать из-за разрушения моста на шоссе И-95, а страну полностью поглотит Китай. Глинис такие вещи не волновали совершенно. Кроме3 пожалуй, первых двух катастроф, которые несколько могли бы поднять ей настроение. Что же касается событий в стране, это ей было безразлично, впрочем, как и поглощение Китаем.

Основной причиной тому было полное равнодушие Глинис к будущему. Это ставило в тупик. Если человека не интересует будущее, его не интересует и настоящее. Оставалось прошлое, но и оно не привлекало Глинис. (Единственным исключением был процесс против «Фордж крафт». При малейшем упоминании в ее глазах вспыхивал свет, а выражение лица напоминало Шепу картинки из документальных фильмов о дикой природе: взгляд в одну точку, пасть приоткрыта, пантера готова наброситься на жертву. Но Шеп старался как можно реже поднимать этот вопрос. Ее мотивация вызывала тошноту: месть в проявлении, так не свойственном его жене.)

Если уж говорить откровенно, Шеп не чувствовал, что поступает честно, но смотреть на вещи глазами других людей было давней привычкой – Глинис была сложным человеком. Множество тем были под запретом. Но одна выделялась особенно, словно была огорожена красной лентой с надписью «Проход запрещен!». Проблема в связи с последними событиями стала огромной, основной проблемой, единственной проблемой. Шеп заметил это в какой-то момент между окончанием скандала и завершением неудачного ужина с Кэрол и Джексоном, что-то такое, о чем невозможно говорить, но и невыносимо молчать. Вечеринки с друзьями стали казаться какими-то нереальными; словно этого всего не было на самом деле; в них было что-то от сводничества или опеки и еще, конечно, много фальши, скрытого, ложного подтекста, что виновата в таком положении вещей Глинис.

Это могло продолжаться столько, насколько хватило бы его симпатии. Если ее можно было продлить, то всегда возникали сомнения, что продолжительность болезни его жены просто превысила допустимые временные рамки, которые превзошли терпение людей. Мезотелиома уже не обладала ценностью новизны, ее уже стало слишком много. Большинство из них не смогли бы дважды обежать футбольное поле и не рухнуть без сил, их друзья и члены семьи также не обладали и достаточной эмоциональной выносливостью.

Шеп родился в стране, культуре которой надо быть благодарным за телефон, летательные аппараты, сборочный конвейер, хайвей, кондиционер и волоконно-оптический кабель. Люди в этой стране превосходно управлялись с неодушевленными предметами – ионами и протонами, титаном и ураном, с пластиком, который прослужит тысячу лет. Что касается предметов одушевленных, невозможно не заметить, что стоит человеку выпасть из поля зрения, как дружба с ним становится неудобной, встречи происходят урывками, иногда по необходимости, если таковая существует, – его соотечественники были к отношениям с ними непригодны. Такое впечатление, что никто из них никогда не болел. Никогда не чувствовал себя плохо и не отворачивался, когда с ним пытались заговорить. Это был один из тех глупых предрассудков, ложных убеждений, как, например, о том, что в день необходимо выпивать восемь стаканов воды, что было опровергнуто в колонке «Здоровье» в «Сайнс таймз» за вторник.