Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

Лицо дона Роке, который стоял в окружении недоверчиво все это выслушавших людей, озарилось кроткой улыбкой сельского пастыря, мягко контрастирующей с бороздившими его щеки темными морщинками:

— Простите, генерал, за откровенность. Слушая вас, мне казалось, что я слушаю библейского змия.

Взгляд и улыбка на его морщинистом лице были исполнены такой наивной прямоты, что полностью искупали излишнюю резкость ответа. Зеленая усмешка застыла на устах тирана Бандераса:

— Досточтимый дон Раке, я, признаться, не ожидал от вас подобной иронии. Со своей стороны, я хотел предложить вам искреннюю свою дружбу и протянуть вам руку, но поскольку вы подозреваете меня в лицемерии, то я ограничусь повторением моих извинений.

С этими словами он приподнял шляпу и в сопровождении двух адъютантов направился к двери.

В пространство между двумя рядами гамаков с шутовскими ужимками выскочил лисенсиат Вегильяс. Плаксивым голосом он проквакал:

— Ква! Ква!

Мумия пожевала губами:

— Жалкий плут!

— Ква! Ква!

— Брось паясничать!

— Ква! Ква!

— Побереги свои шутки для других.

— Ква! Ква!

— Кажется, придется прогнать тебя пинком в зад.

— Ква! Ква!

Лисенсиат, подвязав поясом болтавшийся на нем жилет, с умильным выражением на распухшем от слез лице прыгал на корточках, пытаясь разжалобить недавнего своего покровителя.

— Противно на тебя смотреть! Свою болтливость ты не искупишь лягушачьим кваканьем.

— Ваша милость, всему виной магнетическая ошибка.

Носком сапога тиран Бандерас отшвырнул Вегильяса к часовому, стоявшему навытяжку в дверях камеры.

— Я подарю тебе колпак с бубенцами.

— Зачем беспокоиться, ваша милость?

— В этом колпаке ты предстанешь перед апостолом Петром. Давай собирайся, я отвезу тебя в моей карете в Лос-Мостенсес. Мне бы не хотелось, чтобы ты отправился на тот свет, затаив на меня зло. Раз уж нам придется скоро расстаться с тобой навсегда, то, так уж и быть, давай проведем денек в дружеской беседе. Ведь не исключено, что тебя приговорят к смертной казни. Жалкое ты чучело, почему ты так подло поступил со мной? Кто подучил тебя разбалтывать президентские секреты? Что тебя толкнуло на этот мерзкий поступок? Кто твои соучастники? А ну, пожалуй-ка в мой экипаж. Там сядешь по правую от меня руку. Приговор еще не вынесен, и предрешать твою виновность я сейчас не стану.

Дон Мариано Исабель Кристино Керальт-и-Рока де Тогорес, полномочный министр его католического величества в Санта-Фе-де-Тьерра-Фирме, барон де Беникарлес и кавалер Ронды, обладатель стольких орденов, скольких побрякушек не имел ни один цыганский осел в праздничный день, в полдень еще нежился в постели в кружевном чепце и ночной рубашке из розового шелка. Мерлин, любимец хозяина, слизывал с его щек румяна, размазывая их по лицу барона своим языком. На мордочке собачки читались изнеженность и кокетливое жеманство.

Без всякого доклада в спальню приплясывающей походкой вошел Куррито Душенька. Юный андалусец задержался у двери, провел накрашенными ногтями по тулье своей кордовской шляпы и, хлопнув по ней, сдвинул ее набекрень. Таким же небрежным жестом сунул сигару в рот и заговорил шепелявым сан-лукарским говорком, пересыпая речь блестками севильского красноречия:

— Ну и мордашка! Да ты что, решил раскрасить себя к страстной неделе? Мерлин расписал тебя под кающуюся Магдалину.

Его превосходительство с негодованием повернулся спиной к испорченному юнцу:

— Ты решительно неисправим! Вчера ты даже на минуту не соизволил показаться.

— Составь ноту по всем правилам дипломатического искусства. Всего какой-нибудь час назад я вырвался из узилища, как говорим мы, классики.

— Брось шутки, Курро. Я чертовски сердит.

— Разрази меня бог, Исабелита.

— Ты неисправим! Поди, учинил какой-нибудь скандал?

— Нет, лопни мои глаза! Меня устроили на ночевку в застенке, на грубой циновке, и это еще далеко не самое гнусное из того, что они со мной натворили. Шпики заинтересовались моим жильем и перетасовали всю мою переписку.

Полномочный представитель его католического величества приподнялся на подушках и, схватив собачонку за загривок, в сердцах швырнул ее на ковер:

— Не может быть!

Курро посерьезнел:

— Исабелита, берегись, приклеят тебе горчичник на одно место!

— Где ты хранил мои письма?