Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Я достаточно пожил на этом свете. А когда человек поживет с мое, он вырабатывает определенную философию в отношении к людским слабостям. Вы понимаете меня, дорогой Мариано?

— Нет, признаться, не понимаю.

Барон де Беникарлес прищурился. Его голубоватые яйцевидные глаза сузились. Выражение лица дона Селеса вдруг совершенно изменилось. Насупившись, он вкрадчиво, доверительным тоном начал:

— Вчера полиция, превысив, с моей точки зрения, свои полномочия, задержала одного испанского подданного и произвела обыск в его доме… Повторяю: превысив свои полномочия.

Дипломатическое чучело понимающе кивнуло головой, проворчав:

— Знаю. Только что забегал ко мне с этой печальной новостью Куррито Душенька.

Полномочный министр его католического величества улыбался. Расплывшиеся по жирному лицу румяна придавали ему выражение сплюснутой саркастической маски. Дон Селес был поражен выдержкой посланника:

— Мариано, дело слишком серьезно! Нам надо условиться, как бы замять его.

— Разлюбезнейший Селестино, вы же сама невинность! Все это не имеет ровным счетом никакого значения.

Саркастическая маска полномочного министра сменилась сладострастной, отчего слой румян покрылся новыми трещинками. Селес заговорил еще более вкрадчиво и доверительно:

— Дорогой Мариано, мой долг предупредить вас. Письма находятся в руках генерала Бандераса. Быть может, я разглашаю политическую тайну, но вы, наша дружба, родина… Словом, дорогой Мариано, мы не можем, мы не должны забывать о престиже нашей страны! Письма в руках Бандераса…

— Мне приятно это слышать. Уверен, что господин президент сумеет их сберечь.

Тонко рассчитанная циничность барона де Беникарлеса несколько обескуражила Селеса, но он продолжал настаивать:

— Дорогой Мариано, я не хочу судить о содержании писем, но почитаю долгом предупредить вас о возможной опасности.

— Весьма вам признателен. Не советую, впрочем, поддаваться слишком смелым догадкам. Поверьте, что письма эти не имеют ни малейшего значения.

— Хотел бы надеяться. И все же, дорогой Мариано, я опасаюсь скандала.

— Неужто здешнее общество столь невежественно? Ведь это же смешно и глупо придавать значение подобным пустякам!

Дон Селес кивнул головой, поддакнув:

— Безусловно, и все-таки скандал надо предотвратить.

Барон де Беникарлес презрительно сощурился:

— Какая чепуха! Конечно, не буду от вас скрывать, что этот Куррито меня заинтересовал. Вы с ним знакомы? Советую, между прочим, познакомиться!

Посланник говорил с такой любезной улыбкой, с налетом такой элегантной чисто британской невозмутимости, что у сбитого с толку гачупина не хватило духу продолжать высокопарные свои наставления. Поняв, что они не достигают цели, он пробормотал, теребя перчатки:

— Нет, с ним я не знаком. Но вам, Мариано, я советую заручиться дружбой генерала.

— А вы полагаете, он плохо ко мне относится?

— Полагаю, что вам следовало бы с ним повидаться.

— Это верно. Повидаюсь непременно.

— Умоляю вас сделать это во имя матери-родины, во имя всей нашей колонии. Бы ведь хорошо представляете себе ее состав: по большей части люди грубые, прямолинейные, лишенные какой бы то ни было культуры… Если же вдруг по телеграфу придут свежие политические новости…

— Не премину тотчас сообщить! Желаю всяческих успехов! Воистину, вы великий человек, достойный нового Плутарха {119} . С богом, дорогой Селес!

— Повидайтесь с президентом республики.

— Сегодня же вечером.

— Ухожу с радостной надеждой.

Отдернув занавеску, Куррито Душенька вылетел из своего тайника словно оглашенный:

— Исабелита! Ты была просто гениальна!

Барон де Беникарлес остановил его величественным жестом, исполненным благородного негодования:

— Подобный шпионаж кажется мне возмутительным!

— Посмотри мне в глаза!

— Я говорю серьезно.

— Будет придуриваться!

Нежный зеленоватый полумрак от кедров и миртов, росших в саду, обтекал занавески, едва волнуемые ветерком, пропахшим нардом. Сад вице-королевы расстилался внизу изящной геометрией фонтанов и миртов, прудов и ухоженных дорожек. Черные зеркала прудов среди кипарисных колонн походили на великолепные архитектурные клаузулы. Министр его католического величества с искрой высокомерия в голубом фарфоре глаз повернулся спиной к шкодливому юнцу и, выйдя на выбеленный крытый балкон, какие встречаются только в домах колониальной постройки, вставил в глаз монокль. Из сада устремлялись вверх по балкону сочные стебли вьюнков, а за окнами темнела густая зелень сада. Барон де Беникарлес приник лбом к витражу. Его долговязая, жеманная, энглизированная фигура выражала озабоченность. Куррито и Мерлин, не трогаясь со своих мест, созерцали разобиженную Исабелиту, погруженную в акварельный сумрак балкона, любовались причудливыми линиями его конструкции, сработанной из разных сортов пахучего дерева. Невольно приходили на память восточные и бурбонские лаки и менуэты, которые когда-то танцевали вице-короли и принцессы с поэтическим именем «Цветок миндаля». Очарование нарушил Куррито, смачно сплюнувший в сторону: