Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

— Как тебя зовут?

— Индалесио.

— А фамилия?

— Сантана.

— Откуда родом?

— Родился в имении Чамульпо. Но еще мальчишкой меня отправили с партией пеонов в Льянос-де-Самальпоа. Когда началась заварушка, мы все бежали с рудников этого иуды гачупина в партизанский отряд Доротео.

Доктор Атле записал в свою тетрадь что-то еще и снова вытянулся в своем гамаке, покусывая карандаш и горько усмехаясь.

С наступлением утра солнечные лучи, проскальзывая сквозь тюремные решетки, раскраивали стены и пол камеры на солнечные квадраты и треугольники. В эти утренние часы воздух бывал особенно спертым, напоенным густым запахом табака и человеческого пота. Большинство заключенных еще дремали в гамаках и, ворочаясь, вздымали тучи мух, которые снова опускались на свои жертвы, едва те впадали в прежнюю свою неподвижность. Другие заключенные безмолвными группками разбредались в разные углы огромной камеры в поисках не освещенных солнцем уголков. Разговоров почти не было слышно, а если беседа и возникала, то текла вяло, отрывисто, с неизменным налетом покорности обманчивой судьбе. Души узников предчувствовали конец своих мирских скитаний, и это никогда не покидающее их предчувствие накладывало на них какое-то особенное стоическое спокойствие. Нечастые здесь разговоры походили на забытые улыбки, на конвульсивные вспышки вот-вот готовых потухнуть масляных светильников. Мысль о смерти придавала глазам узников, глядящих на мир сквозь дымку воспоминаний о прежней жизни, особенно покорное и грустное выражение. Они чувствовали себя словно на необитаемом острове, и их сникшие, безвольные фигуры, резко выделявшиеся на фоне высветленных на полу камеры треугольников, читались как самоновейшая кубистическая живопись.

Нищие, обездоленные индейцы разносят по трактирам рассказы о казнях, свирепости и дьявольской силе Ниньо Сантоса… Это сам дракон Святого Михаила раскрывал ему тайны заговоров и наставлял его! Вот и покумились они! Заключили сделку! Сам генерал Бандерас бахвалился тем, что нечистый оберегает его от пуль. Перед этой злой силой, незримой и недремлющей, краснокожие всегда испытывали необоримый суеверный страх, чувство фатальной неотвратимости, всегда соединенной в их сознании с сонмом всевозможных ужасов.

В Сан-Мартин-де-лос-Мостенсес происходила смена караула. Домашний брадобрей мылил лицо тирана. В дверях спальни, вытянувшись по-военному, каменным истуканом застыл майор дель Валье. Тиран Бандерас, сидя к нему спиной, безучастно, словно все ему было уже известно, выслушал доклад майора.

— Нечего сказать, славным малым оказался этот наш лисенсиатик Вегильяс! Хорош, хорош! Майор, вы заслужили орден.

Самая ироничность генеральского зачина уже не сулила ничего хорошего. Майору так и мерещилось злое дожевывание его губ. Инстинктивно он переглянулся с двумя адъютантами, которые, подобно ящерицам, притаились в углах комнаты в блестящих своих мундирах с аксельбантами и в треуголках, украшенных перьями. Комната представляла собой просторную прохладную келью, вымощенную пыльными красными плитами; в стропилах гнездились голуби. Тиран Бандерас повернул к дель Валье свое неподвижное намыленное лицо. Майор стоял в дверях все в той же застывшей позе, приложив руку к виску. Перед докладом он хлебнул для храбрости четыре стаканчика, и теперь все плыло перед ним, словно в тревожном сне. Лица казались ему какими-то чужими, незнакомыми, искаженными. Тиран молча взглянул на него, пожевывая губами. Затем жестом приказал цирюльнику продолжать бритье. Дон Крус — так звали слугу-брадобрея — старый, бронзовый негр, с курчавой седеющей шерстью на голове, чем-то живо напоминал макаку. Выражением же глаз, всегда слезящихся и напуганных, походил на побитую собаку. С подобострастными поклонами суетился он вокруг тирана:

— Ну, как бритвенные ножи, хозяин?

— Ими только покойника брить!

— А между прочим, ножи английские!

— Дон Крус, значит, вы их скверно направили.

— Хозяин, виновато здешнее солнце. Оно сделало вашу кожу слишком нежной.

Майор продолжал стоять, вытянувшись в струнку. Ниньо Сантос, искоса поглядывая в висевшее перед ним зеркало, видел отражение двери и часть кельи в искаженной перспективе.

— Я сожалею, что полковник ла Гандара поставил себя вне закона. Терять друга всегда обидно, даже если он сам в этом повинен. Вот к чему приводят расхлябанность и своеволие! Не скрою, я хотел проявить к нему милосердие, но наш лисенсиатик все испортил. Он, видите ли, так чувствителен, что не может видеть чужих страданий. Что ж, за свою сострадательность он тоже заслужил награду: крест и вечный покой. Майор дель Валье, распорядитесь, чтобы эта чистейшая душа была доставлена сюда для допроса. А за что арестовали студента?