Сигрид Унсет: Фру Марта Оули

Какое это счастье – стоять на коленях перед окошком исповедальни, за занавесочкой которой сидит священник и слушает тебя, а потом, облегчив душу, идти домой. Или искупить свой грех в каком-нибудь исправительном заведении.

А вместо этого я сижу здесь и строчу страницу за страницей. Боже, какое я ничтожество. Убедила себя в том, что надо меньше думать обо всем этом днем и не позволять бессоннице одолевать меня по ночам. Вот в каком состоянии я пребывала, пока меня, слава богу, не отвлекла от всего этого уборка дома перед Пасхой.

Завтра еду в Лиллехаммер.

Снова начинаю вести дневник, потому что мысли переполняют меня. Как будто какая-то ужасная сверхчеловеческая фантазия сделала все вокруг таким невыносимым и мучительным. Я близка к тому, чтобы вновь обратиться к вере в Провидение.

Я обманывала своего мужа, такого молодого, красивого, милого, преданного, обманывала с его лучшим другом, компаньоном и моим кузеном, которого я хорошо знаю с детства и который когда-то и познакомил нас. И вот теперь Отто находится на излечении в санатории Грефсене, у него чахотка, а мой любовник оплачивает его лечение и содержит всех нас. Отто же вовсе ничего не подозревает и беспрестанно говорит о своем несравненном друге Хенрике и о своей несравненной жене. И в довершение всего, из четырех наших детей именно эта девочка, которую мы навязали ему, стала самым дорогим его сердцу ребенком, о котором он готов слушать без конца.

Всю глубину постигшего меня несчастья я осознала, только побывав у Отто на Пасху. Он рвался домой, а я его удерживала, говоря, что ехать нужно только тогда, когда выздоровеешь окончательно, и тогда он заявил, что не может принимать таких огромных жертв со стороны Хенрика, ведь, отправляясь в санаторий, он надеялся, что через пару месяцев вылечится и продолжит работу в конторе. В тот же раз я впервые узнала, что, когда была образована компания, Хенрик вложил весь свой капитал в маленькое предприятие Отто. А я-то была уверена, что Отто унаследовал кое-что после смерти своего отца, теперь я знала, что отец не оставил ему ничего. Дело росло, приобретались все новые связи, но оборотного капитала недоставало, и даже такому хорошему предпринимателю, как Отто, было трудно работать, и Хенрик при всех этих обстоятельствах поступил как настоящий друг.

«Пока я был здоров, я работал как вол, – объяснил Отто. – И совесть мне вполне позволила поехать в санаторий, когда Хенрик предложил мне это, но я отнюдь не намеревался целый год находиться в одном из наших самых дорогих санаториев».

В ответ на это я чуть было не призналась ему во всем, все это было так ужасно. И мне ничего не оставалось, как согласиться с ним, я предложила, чтобы мы сняли квартиру за городом и там я смогла бы ухаживать за ним так хорошо, так хорошо… Одному Богу известно, как я умоляла Отто согласиться. Я была просто одержима порывом что-то сделать для него, и он был очень тронут, плакал, положив голову мне на плечо и беспрестанно гладя мои щеки и руки. Но он не соглашался из-за детей – бедненький мой, он не осмеливался вести прежнюю семейную жизнь. Ужасно было видеть, как он напуган, страдает и цепляется за жизнь.

Но он все же поехал со мной из санатория и три недели пробыл дома. Я была так рада его приезду, потому что далее находиться одной было невыносимо, но, боже мой, как все это было ужасно. Видеть, как он боится заразить детей, в то время как он тянется к ним, а они тянутся к нему.

Каждый день он ходил в свою контору, а возвращаясь, беспрестанно рассказывал о Хенрике, приводил его к нам то к обеду, то к ужину. Хенрику это тоже было тяжело, что служило для меня утешением. Я чувствовала себя такой несчастной, наедине с собой я постоянно размышляла о том, не поседел ли Хенрик за последние два года, но ни малейших признаков перемены в нем после его поездки в Англию я не заметила.

Сейчас Отто в Грефсене, по возвращении туда у него открылось сильное кровохарканье, и потому он лежит в постели.

После окончания каникул я получила место в своей прежней школе. Конечно же, я была несказанно рада этому. Теперь и я, и дети почти полностью сможем существовать на мое жалованье безо всякой помощи со стороны фирмы. С другой стороны, я уже отвыкла ходить на службу, за последние годы у меня сложилась привычка большую часть времени проводить дома.

Честно говоря, я предпочла бы просто сидеть целые дни в кресле, предаваясь своим размышлениям, мне и в самом деле боязно снова приступать к работе.