Линда Сауле - Самый желтый карандаш

Однако я заметила, что не все из присутствующих поклонялись богам искусства и творчества. Некоторые откровенно скучали и громким шепотом отпускали язвительные замечания по тому или иному поводу. Казалось, они здесь, не чтобы утвердиться в правильности своего решения, а найти подтверждение его ошибочности.

Я же наслаждалась каждой минутой, проведенной на нашем, девятом этаже. Я словно плыла на корабле, и с каждым фактом, который я узнавала о рекламе, с каждым ловким приемом, которым делился с нами Нейт, обязательно сопровождая его ярким примером, я будто все ближе видела очертания города, в котором мне предстоит теперь жить. Это вызывало во мне особый трепет. Мне было невдомек, что эта способность полюбить и возрадоваться тому, что приходит в твою жизнь, могла быть лишь проявлением слабости духа. Так раб, сидя на галере, находит изысканность и красоту в изгибе своего весла. Это помогает не замечать страдания, которые ему причиняются.

После лекции Нейт велел каждому из нас зайти к нему в кабинет для личной беседы, и мы, спустившись на лифте, выстроились в коридоре, словно на прием к дантисту. По очереди мы заходили к нему, и он отвечал на вопросы, которые нас беспокоили. Не помню, что в тот день интересовало меня, скорее, мне нужно было еще раз удостовериться, что я здесь неслучайно. По-видимому, Нейту передалась моя подсознательная неуверенность.

– Ты чего-то боишься? – спросил он меня, сидя напротив в своем кресле.

– Я, кажется, совсем не знаю, смогу ли я делать эту работу. Я здесь, чтобы учиться, но учеба подразумевает, что потом ты начнешь работать…

– Ну, до этого пока далеко.

– Но я хотела бы знать наверняка, заранее: получится ли у меня? Я много раз ошибалась в жизни, потеря еще трех лет мне кажется катастрофой. К тому же мне уже тридцать лет.

– Ну и что с того, я тогда вообще должен считаться ископаемым!

Произнеся эти слова, Нейт поднялся и велел мне подойти к окну. Мы встали рядом, и он указал на Лондон, раскинувшийся внизу во всем своем величии. Я видела улицы, дома и жителей этого прекрасного города.

– Твоя реклама будет на этих улицах. Посмотри на них и поверь в это. Мыслить в рамках рабочего стола – это бесстыдство. Ты будешь создавать рекламу не для меня и не для себя. Ты будешь создавать рекламу, которую будут видеть тысячи людей ежедневно. И когда ты поверишь в то, что сможешь делать такую рекламу, половина дела, считай, сделана.

– Какая половина?

– Та, что отвечает за дерзость. Работая в своем кабинете, ты можешь вообразить, что это просто ролик или постер, результат твоей работы, беседа один на один. Но если ты будешь постоянно помнить о том, что это способ общения с каждым из тех, кто ходит там, внизу, что каждое твое слово найдет отклик или вызовет раздражение, или – что еще хуже – не вызовет ничего, ты будешь говорить с ними на их языке, а не создавать красивые картинки для себя. Не бойся говорить.

–

А за что отвечает вторая половина?

Он внимательно посмотрел на меня и ответил:

–

Когда-нибудь ты сама мне это скажешь.

Я глядела вниз, и горячая волна испуга захватила меня. Я и улицы Лондона? Неужели я и вправду смогу создавать работы, которые захотят повесить там, внизу, на обозрение избалованных рекламой высочайшего уровня, изысканных и занятых людей. Как не покоробить их вкуса, как угадать, что откликнется в их сердцах, а что нет, а главное, как писать на языке, на котором я только-только начинала общаться?

Если бы я знала, что этот день, когда Нейт был так близок к каждому из нас, – единственный, я бы спросила у него о многом. В последующие месяцы он больше не будет с нами так открыт, так пронзительно откровенен. Вскоре он закроется, воздвигнет невидимую стену, через которую никто больше не сможет прорваться. Нам всем будет казаться, что мы разочаровали его, но мы никогда не узнаем, в чем заключалась наша вина: в недостаточном таланте, прилежании или он просто англичанином. Мы полюбили Нейта с самой первой минуты, когда он появился перед нами. Но гений его мы оценили позже. И когда всем курсом мы вознесем его на алтарь преклонения – будет уже слишком поздно. Так спохватываются мелочные крестьяне, купившие на распродаже вещей великого художника его кочергу вместо картины, цена на которую спустя десятилетия взлетит до небес.

Я уверена, что каждый, как и я в тот день, считал, что Нейт принадлежит нам по праву, и мы сможем в любую минуту обратиться к нему по любому поводу. Так и было, я не могу припомнить, когда он отказал бы нам во встрече, но встречи эти были формальные, рабочие, и в них больше никогда не было той сердечности, которая пронизывала наши первые обсуждения и первые разговоры.