Октав Мирбо - Дневник горничной

И чтобы показать, до какой степени я оскорблена, с достоинством прибавила:

— Стоит сейчас же идти к барыне жаловаться…

И сделала вид, что ухожу… Барин с живостью схватил меня за руку…

— Нет… Нет! — пролепетал он…

Как я могла все это сказать не прыснув; как могла задержать в горле грохотавший там хохот?

Право, сама не знаю….

Барин был невероятно смешон… Весь багровый, с раскрытым ртом, выражая всей своей фигурой страх и глупость… Молча стоял и чесал затылок…

Возле нас находилось старое грушевое дерево с пирамидой ветвей, изъеденных мхом и лишаями… На нем висело несколько груш на расстоянии руки… На верхушке соседнего каштана иронически стрекотала сорока… Притаившись за стволом букса, кошка ловила шмеля… Барину становилось все труднее и труднее молчать…

Наконец, после мучительных усилий, вызвавших на лице его судорожную гримасу, он спросил меня:

— Бы любите груши, Селестина…

— Да, сударь.

Я не сдавалась… И отвечала пренебрежительно высокомерным тоном.

Он поколебался несколько секунд из боязни быть настигнутым барыней… И вдруг, точно маленький воришка, сорвал с ветки грушу и подал мне…

Ах! с каким жалким видом!.. Колени его тряслись… руки дрожали…

— Держите, Селестина… спрячьте в фартук, вам ведь на кухне этого не дают, правда?..

— Нет, барин…

— Ну так… я вам дам еще… когда нибудь… потому что… потому что я хочу, чтобы вы были счастливы…

Искренность и горячность его желания, застенчивость, неловкие жесты, растерянные слова, сила мужчины, все это меня несколько растрогало…

Я слегка смягчила выражение моего лица, скрасила улыбкой жесткость взгляда, и сказала наполовину вкрадчиво, наполовину лукаво…

— О! Барин!.. Если бы барыня увидала?..

Он заволновался, но так как от дома нас отделял густой ряд каштанов, быстро оправился, и заметив во мне перемену, воскликнул уже смелее с непринужденным жестом:

— Ну что-ж… барыня?.. Так что-ж?.. Мне на барыню наплевать!.. Пусть она меня, наконец, оставит в покое… Достаточно… По уши надоела мне ваша барыня…

Я заговорила строго:

— Барин не правы… Барин не справедливы… Барыня очень милая женщина…

Он привскочил:

— Очень милая?.. Она?.. Милосердый Бог!.. Бы, значит, не знаете, что она сделала… Исковеркала мне всю жизнь… я больше не мужчина… я, черт знает, что… Мне здесь все в лицо смеются… И все из-за нее… из-за жены… Жена моя?.. это… это корова… Да, Селестина, корова… корова!..

Я стала читать ему наставления, кротко уговаривать его, лицемерно выхваляя энергию, распорядительность, все домашние добродетели барыни. При каждой моей фразе он все больше и больше раздражался…

— Нет… Нет!.. Корова… Корова!..

Все-таки, мне удалось его немного успокоить…

Бедный барин!.. Я играла с ним, как кошка с мышью… От одного моего взгляда он успокоился и стал лепетать:

— О! вы такая славная, вы… такая милая!.. Вы, должно-быть, такая добрая!.. А эта корова…

— Перестаньте, барин… перестаньте!..

Он снова повторял:

— Вы такая славная… А между тем, вы простая горничная…

На мгновение он приблизился ко мне, и очень тихо:

— Если бы вы захотели, Селестина?..

— Если бы я хотела… что?..

— Если бы вы захотели, знаете что?.. Вы ведь знаете?..

— Барин вероятно хочет, чтобы я с ним обманывала барыню?.. Чтобы я с барином?..

Он не понял выражения моего лица… и с выкаченными глазами и надувшимися на шее жилами, влажными, мокрыми губами, глухо произнес:

— Да, да!.. Ну да, да!..

— Барин думают, о чем говорят?

— Я думаю только об одном, Селестина…

Он был весь красный от прилива крови.

— Ах, барин опять начинают…

Он пытался схватить мои руки, привлечь меня к себе…

— Ну да, — бормотал он… — Я опять начну… я… начну… потому что… я без ума от вас, от тебя… Селестина… Потому что я только об этом и думаю… Не сплю ночи… Совсем болен… И не бойтесь меня… Не бойся меня… Я не подлец, я, я… не бойтесь ребенка… клянусь дьяволом! это… я вам обещаю!.. я, я… мы, мы…

— Еще одно слово, барин, и я иду к барыне… А если кто-нибудь вас увидит здесь, в таком виде?

Он моментально остановился, сконфуженный, пристыженный, не зная куда девать руки, глаза, всю свою особу… и стал смотреть мимо, на землю у своих ног, на старое грушевое дерево, на сад. Успокоившись, он развязал подвязанные им георгины, снова наклонился над ними и заговорил с бесконечной печалью, умоляя:

— Сейчас, Селестина… я вам сказал… Я вам сказал так же, как сказал бы все… Все, что придет в голову… я старая скотина… не стоит на меня сердиться… в особенности, не стоит об этом говорить барыне… В самом деле, если бы кто увидал нас в саду…