Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Нет, право, посудите сами, — продолжал козопас, — что следует из истории про коррехидора и мельничиху? Что супруги должны почивать вместе и что ни одному мужу не придется по вкусу, чтобы с его женой спал другой мужчина! По-моему, тут ничего такого нет…

— И то правда, — прервали его матери, услышав смех своих дочерей.

— Дядюшка Репела прав, и вот вам доказательство, — вмешался отец жениха, — всем нашим гостям, и старым и малым, известно, что нынче ночью, как Только кончатся танцы, Хуанете и Манолилья обновят великолепное ложе, которое тетушка Габриела только что показывала нашим дочерям, чтобы они полюбовались вышивками на подушках…

— Да и потом, — заметил дед новобрачной, — обо всех этих житейских делах дети узнают из Священного писания и даже из проповедей, в которых рассказывается про долголетнее бесплодие святой Анны, про целомудрие благочестивого Иосифа, про хитрость Юдифи и про многие другие чудеса, — всего-то я уж теперь и не припомню. Стало быть, сеньоры…

— Нет, нет, дядюшка Репела! — зашумели девушки. — Расскажите еще раз! Это так занятно!

— И притом вполне благопристойно! — продолжал дед. — Ничего дурного в этом рассказе нет; ничему дурному он не учит, кто дурно поступит, тот и несет наказание…

— Ну уж ладно, рассказывай! — милостиво согласились наконец почтенные матроны.

Дядюшка Репела снова повел свой рассказ, и после столь простодушной критики ни у кого из слушателей не нашлось больше ни малейшего возражения. А это было равносильно тому, что рассказчик получил дозволение цензуры.

Впоследствии я слышал много разных версий этой истории о мельнике и жене коррехидора — и всегда из уст деревенских и хуторских балагуров, вроде покойного дядюшки Репелы; видел я ее и в печати, в различных «Романсах слепца» {4} , и, наконец, в знаменитом «Романсеро» незабвенного дона Агустина Дурана {5} .

Свой трагикомический, насмешливый и в высшей степени нравоучительный характер, свойственный всем наглядным урокам морали, которые так любит наш народ, эта повесть сохраняет везде; но форма, развитие действия и отдельные приемы сильно и даже очень сильно отличаются от рассказа нашего пастуха; настолько сильно, что пастух не мог бы рассказать в своей деревне ни одной из этих версий, включая и печатные, без того, чтобы скромные девицы не заткнули себе уши или чтобы их маменьки не выцарапали ему глаза. Вот как испортили и исказили грубияны из других провинций это предание, столь заманчиво, скромно и красиво выглядевшее в классическом изложении Репелы!

Я давно уже возымел намерение восстановить истину и вернуть этой странствующей истории ее первоначальный облик, который, вне всякого сомнения, наилучшим образом отвечает требованиям приличия и скромности. Да и какие могут быть сомнения? Такого рода повести, пройдя через грубые руки, отнюдь не становятся лучше, изящнее и скромнее, — напротив, они извращаются и загрязняются от соприкосновения с пошлостью и обыденностью.

Такова история настоящей книги…

А теперь ближе к делу… То есть, уважаемый читатель, в надежде на твой справедливый суд, сейчас я начинаю повесть о коррехидоре и мельничихе, и вот «когда ты прочтешь ее и сотворишь больше крестных знамений, чем при виде самого дьявола», — как сказал Эстебанильо Гонсалес {6} , зачиная свою повесть, — ты, быть может, сочтешь ее достойной и заслуживающей выхода в свет.

Июль 1874

Начинался тот богатый событиями век, который ныне уже клонится к закату. Год точно не известен. Известно только, что случилось это после 1804 и раньше 1808 года.

Тогда еще правил Испанией Карл IV Бурбон — «божьей милостью», как было вычеканено на монетах, а может быть, по забывчивости Бонапарта или по особой его милости, как писали французские газеты. Прочие европейские властители, потомки Людовика XIV, уже лишились своих корон (а старший из них лишился и головы) {7} в той буре, которая, начиная с 1789 года, бушевала над нашей одряхлевшей частью света.

Исключительность положения нашей родины в ту пору сказывалась еще и в другом. Солдат революции, сын безвестного корсиканского адвоката, победитель при Риволи, Пирамидах, Маренго и в сотне других сражений, только что увенчал себя короной Карла Великого {8} и заново перекроил Европу: он создавал и упразднял целые государства, стирал границы, выдумывал новые династии и, где только ни проносился он на своем боевом коне, подобно смерчу или «антихристу», как называли его северные державы, — всюду менял наименования стран, образ жизни, местожительство, обычаи и даже одежды народов.