Марсель Швоб - Воображаемые жизни

— Да будет так! — сказал квакер. — Но мое имя: Кнот.

Он поклонился еще раз, и широкие поля его шляпы качались от ветра.

«Корсар» бросил якорь в одном маленьком заливе, облюбованном Божьим человеком. Он обещал привести своих друзей, и действительно вернулся в тот же день, вечером, с отрядом солдат, посланных Спогсвудом, губернатором Каролины.

Божий человек клялся своим друзьям, рыцарям фортуны, что это сделано им только затем, чтоб помешать им ввезти в эти языческие страны их искусительные напитки.

Когда пираты были захвачены, Кнот сказал:

— Ах, друзья мои! — Познайте умерщвление плоти, как это сделал я.

— Черт подери! — Умерщвление плоти! Это самое настоящее слово, — ругался Кеннеди.

Он был закован в кандалы на борту одного транспорта, чтоб быть судимым в Лондоне.

Старый Байлей его принял. Кеннеди поставил кресты против всех вопросных пунктом, подписав их тем же знаком, что и призовые квитанции.

Его последняя речь была произнесена на Набережной казней, где ветер с моря качал трупы бывших рыцарей фортуны, висевшие на цепях.

— Черт возьми! Много чести! — сказал Кеннеди, глядя на повешенных.

— Они собираются прицепить меня рядом с капитаном Кидом. Теперь он без глаз, но это, должно быть, он. Только он один носил такое богатое платье красного сукна. Кид всегда был щеголем. И умел писать. Он знал эти чертовы буквы. Какая красивая рука! Извините, капитан! (Он поклонился иссохшему телу в красной одежде). И мы были рыцарями фортуны.

Майор Стэд Боннет был дворянин, отставной военный, живший в своих плантациях на острове Барбадос около 1715 года. Поля сахарного тростника и кофейных деревьев приносили ему доход и он с удовольствием курил табак, выращенный им самим. Он был женат, но несчастлив в супружеской жизни. Говорили, что его ум помутился из-за жены. И действительно, его мания завладела им вполне уже после сорокалетнего возраста и вначале соседи и домашние подчинялись ей, не подозревая ничего.

Мания майора Стэда Боннета заключалась в следующем. При всяком удобном случае он начинал осуждать сухопутную тактику и хвалить морскую. Единственные имена, не сходившие у него с языка, были: Авери, Карл-Ван, Веньямин Горнигольд и Эдвард Таш. По его убеждению, это были смелые мореплаватели и предприимчивые люди. В то время они держали в тревоге все Антильское море. Если случалось, что кто-нибудь при майоре называл их пиратами, тот восклицал: «Да прославится Господь, позволивший этим пиратам, как вы их называете, служить примером вольной и дружной жизни, какую вели наши предки. В то время не было ни обладателей богатств, ни смотрителей за женщинами, ни рабов для добывания сахара, бумажной пряжи или индиго; Бог в своих щедротах распределял все блага, и каждый получая свою долю. Вот почему я восторгаюсь свободными людьми, которые делятся тем, что получают, и ведут сообща жизнь товарищей по судьбе».

Объезжая плантации, майор часто хлопал по плечу какого-нибудь работника.

— Не лучше ли бы тебе, дуралей, переносить на какой-нибудь корабль или бригантину тюки с этим несчастным растением, из-за которого ты проливаешь пот!

Почти каждый вечер майор собирал своих слуг под навесом, где хранится зерно, и там при свече читал им под жужжание цветных мух о великих подвигах пиратов Испаньолы и острова Черепахи, ибо летучие листки предупреждали об их грабежах деревни и фермы.

— Изумительный Ван! — восклицал майор. — Храбрый Горнигольд, истинный рог изобилия, полный золотом! Неподражаемый Авери, весь в драгоценностях Великого Могола и короля Мадагаскара! Удивительный Таш! Ты, сумевший управиться поочередно с четырнадцатью женщинами и отделаться от них. Ты, придумавший отдавать каждый вечер последнюю из них (ей только шестнадцать лет) своим лучшим товарищам на твоем добром острове Океркоке (конечно, из чистой щедрости, великодушия и знания людей). Какое счастье следовать бегу ваших кораблей, пить ром с тобой, «Черная борода», повелителем на борту «Расплаты королевы Анны»!

Все эти речи домашние майора слушали с изумлением и в молчании; и ничто не прерывало его слов, кроме легкого глухого шума от маленьких ящериц, падавших порою с крыши, так как их лапки слабели от испуга.

После майор, защищая рукой сальную свечку, чертил тростью между листьями табака всевозможные морские маневры этих великих капитанов, угрожая «Моисеевым законом» (так пираты называли порцию в сорок палочных ударов) тому, кто не понял бы всей тонкости тактических эволюций, свойственных искусству флибустьера.