Ахмед Танпынар - Покой

Но забываться от счастья она не собиралась. Все эти радости были преходящими. Нужно было помнить о главном. А главным сейчас был Фахир. В данный момент ее очень интересовало воздействие на Фахира утренней встречи. На Нуран она смогла бросить взгляд лишь на мгновение, но за это мгновение успела позавидовать ей, хотя сама вела жизнь опытной любовницы. Нуран была прекраснее ее какой-то своей глубинной красотой. В то же время Эмме совершенно не было до нее дела, у них ведь не было ничего общего. А вот дочери ее она испугалась.

— Ты знаешь, Фахир, ты сегодня очень плохо обошелся с Фатьмой!

Голос Фахира прозвучал гулко, будто чужой:

— Я знаю… — «Уже в третий раз! Опять она!..»

Странно, он чувствовал себя несчастным. Он никогда не видел Нуран такой красивой. Это была не та Нуран, которую он видел в глубокой тоске в дни развода, и не его невеста, образ которой десятилетней давности маячил тусклым призраком. Это была совершенно иная, совершенно незнакомая, чужая ему женщина. Женщина, которую раньше он не замечал, хотя десять лет прожил рядом с ней. «Я так растерялся… Даже толком не поговорил с Фатьмой… Обошелся с ней будто с чужим ребенком». Но из-за этого ли на самом деле он так холодно отнесся к дочери, или все же потому, что Эмма была рядом, а он постеснялся обидеть ее? «Я такой слабый, что способен на любую низость…»

Он поднял голову. И встретился с Эммиными глазами, которые, казалось, читали как раскрытую книгу все, что происходило у него на душе. Женщина сказала:

— Знаешь, Фахир, если хочешь, помирись с ними. Я ведь никогда не хотела разлучить тебя с дочерью…

При этих словах Эмма отложила вилку в сторону, словно рабочий, который объявляет забастовку во время работы, явно чтобы показать серьезность своего предложения. Лицо ее выражало полное самоотречение, уважение к человеческим чувствам. Выражение ее лица, лица человека, который всю свою жизнь привык жалеть только самого себя, изменилось, сейчас в нем читалось большое смятение.

Эмма никогда ни о чем не просила. Она только брала. Опыт женщины, всю жизнь проведшей в любовницах, строго-настрого запрещал ей о чем-либо просить. «Бери, лови, хватай, связывай с четырех сторон, не давай дышать! Но никогда ни о чем не проси». Это было самым главным ее правилом. «Начинай с дружбы! Всегда проявляй понимание и терпение! Пусть мужчины чувствуют, что ты их понимаешь… А потом бери их под крыло, не давай дышать… Но просить — не проси никогда». Шведский богач уже постепенно начал ощущать на своей шкуре это понимание, эту сознательную нежность, эту «самоотверженную» дружбу.

Фахир некоторое время внимательно рассматривал Эмму:

— Зачем ты сейчас это говоришь?

Женщина поняла, что совершила большую ошибку. Не стоило ей заводить разговор об этом. Она наклонила голову и принялась есть омара. Со шведским богачом сегодня вечером нужно будет говорить еще более откровенно.

Фахир уже целую неделю размышлял о том, что Эмма сама сейчас предложила ему. Но он был настолько неуверен в себе, настолько привязан к своим привычкам, его жизнь, в которую завела его Эмма, настолько изменилась по сравнению с прежней, что он никак не мог решиться. Потом, он не знал, как к этому предложению отнесется Нуран. Та в свое время предоставляла ему множество возможностей, чтобы помириться и все забыть. «Самое сложное — расстаться с Эммой…» Не от того, что он любил Эмму, а от того, что казался себе негодяем. Он никогда не был ни волевым человеком, ни умным настолько, чтобы вовремя сбежать. А вот Эмма волю проявлять умела. А может, она просто ему надоела. «Кто знает, вполне возможно…» Он думал о том, что привиделось ему вчера, когда он выпил и принялся фантазировать. Ему вспомнилось лицо южноамериканского капитана с острыми, как бритва, чертами, его взгляд, проникающий в самую душу. На какое-то время они с Эммой вдвоем исчезли. А сам он никак не мог перестать играть в бридж. «Кто знает, может быть…» Внезапно его сердце, точно нож, пронизали воспоминания о минутах, составлявших рай в его жизни, стремительные, поступательные движения Эммы к наслаждению, их безумные любовные схватки. От боли он поднял голову. Долго наблюдал, как тридцать два зуба Эммы — настоящее чудо красоты — медленно пережевывают омара, а сама она при этом сидит с таким невинным и задумчивым видом, будто читает про себя стихотворение. Правильно было бы перестать думать обо всей этой бессмыслице. Он поднял стакан с ракы. А Эмма с робостью, словно желая напомнить неверному возлюбленному о прекрасных днях их любви, произнесла первую фразу, которую она выучила по-турецки: