Тевфик-бей с невероятно спокойным видом положил себе на тарелку долму.
— Не знаю, как Нуран, но Мюмтазу трудно меня понять, а ведь я ем, наверное, последний баклажан в этом году. Я сомневаюсь, что смогу есть в следующем году. Видимо, я узнáю те вещи, которыми озабочен наш сынок Суат-бей, раньше вас… — С большим усилием, с наигранным выражением лица, он смеялся над собой, над Суатом, над всей жизнью и над смертью, приближение которой чувствовал. — Знаете, что меня беспокоит больше всего? Наша молодежь разучилась развлекаться. Разве прежде так было? Где это видано, чтобы столько людей в таком возрасте собирались и говорили о чем-то подобном?
Нуран промолвила:
— Дядя терпеть не может Суата. Ему даже не хочется, чтобы Яшар дружил с Суатом. Но что бы вы ни говорили, для меня сегодняшний вечер не был неожиданностью. Сколько я знаю Суата, он всегда такой. Однажды мы все вместе катались по Босфору и он бросил в воду щенка только потому, что тот был веселее, чем того требовали правила Суата. Еле того спасли. Он был такой миленький.
— А по какой причине?
— Причина проста! Собака не должна быть такой счастливой. В этом весь Суат. В те времена он говорил: «Я враг всему живому».
Ихсан предложил:
— Ребята, если мы хотим завершить эту тему, пусть Нури с Орханом споют нам народные песни.
Нури с Орханом в этой компании отвечали за фольклор. Сколько тюркю они знали!
И благодаря Ихсану вечер сменил направление. Прежде всего Нури и Орхан спели ту самую красивую румелийскую тюркскую песню, которую обычно исполнял тамбурист Осман Пехлеван. Его голос был страстным и величественным.
Облака парят весною,
Белые и нежною волною,
Сердце милой всегда со мною,
Дождь не лейся, ветер не вой,
Милой моей путь не закрой.
Мюмтаз слушал народные мелодии, словно лекарство от почти осязаемых страданий, созданное специально для него. Казалось, внезапно задул резкий живительный ветер и жизнь предстала перед ними в своем истинном обличье, со всем тем и трудным, и новым, что несет каждый день.
Налетело облако — пролилось дождем,
Опьянело дерево сочным миндалем,
Аромат возлюбленной пламенит огнем.
Мюмтаз понимал, что глубокая и сводящая с ума грусть этой мелодии очень сильно отличается от его собственных страданий. То была чистая, незамутненная эмоция, что-то, что наполняло саму жизнь теплом наподобие горячего хлеба.
Облака на небе с раннею зарей,
Цветы распускаются позднею весной,
Все, кто любят, счастливы, обретя покой.
— Вот что должны мы любить. — Ихсан был по-настоящему счастлив. — Все истины здесь, в этом бескрайнем океане. Насколько мы приблизимся к нашему народу, настолько мы будем счастливы. Мы — нация творцов этих песен, — а затем внезапно добавил строку из Яхьи Кемаля:
Я ощутил, но не насладился славянской тоской…
— Быть или не быть? Я существую, этого достаточно. Я не хочу для себя слишком большой свободы.
— Но и в этом есть мука. И ведь гораздо более острая.
— Нет, здесь только слово. Если бы тоска этой мелодии и ей подобных была подлинная, то человеческое сердце полчаса не выдержало бы. Здесь мы встречаемся лицом к лицу с народом. Перед нами опыт не одного человека, а целой цивилизации.
Нури с Орханом распевали румелийские и анатолийские тюрки одну за другой. Джемиль иногда помогал им игрой на нее . Ближе к концу Тевфик-бей предложил:
— А сейчас прочту вам иляхи о розе. В Трабзоне это стихотворение читают в основном женщины.
Мюмтаз внезапно оказался внутри вселенной, напоминающей картину Фра Филиппо Липпи [143] Фра Филиппо Липпи (1406–1469) — один из выдающихся флорентийских живописцев XV в., отличавшийся жизненным оптимизмом своих полотен и фресок.
«Мадонна в лесу». Казалось, что в этом старинном иляхи собрались все розы, развеянные мелодией «Ферахфеза» в буре тоски:
Торжище из свежих роз,
кто привез, а кто унес,
розы складывают на весы,
что купил, а что продал ты?..
Макам «Хиджаз» обернулся настоящей весной. Последний образ, который Мюмтаз запомнил из той ночи, — усталое, осунувшееся лицо Нуран, которое несло на себе отблески роз, выхваченных из этого урагана, отражение разных мыслей, однако обретающее единство в спокойной улыбке. Нет, все эти сомнения, подозрения были лишь плодом его воображения. Он очень любил Нуран.
Нуран могла доверять только спокойствию Мюмтаза, когда, казалось, все было против нее. Между тем как душевное состояние Мюмтаза было слишком далеко, чтобы ответить на ее доверие. Вместо того чтобы смотреть на происходящее с хладнокровием и с верой в любимую женщину, он сомневался в ней, обвинял ее в том, что она его забыла, и без конца жаловался в письмах, которые писал одно за другим.
Читать дальше