Ахмед Танпынар - Покой

— Во мне как будто что-то рухнуло, — сказал он сам себе.

В доме, стоявшем в конце улицы, загорелся свет, который всегда в такие ночи делает самый чужой для нас очаг таким милым и мечтательным; и чье-то окно, погруженное в наивное и глубокое молчание, внезапно вспыхнуло перед Мюмтазом, будто заразившись жизнью, вместе с силуэтом покрытого росой дерева, росшего перед ним, словно окровавленный фрагмент, вырезанный из картины этого непомерно великолепного безмолвия. Внезапно Мюмтаз вспомнил, что позабыл о гостях, оставшихся в доме. Нуран могла начать беспокоиться. Он быстро зашагал в сторону дома. Эта маленькая помеха вернула его к реальности; однако он не сумел преодолеть в себе чувство одиночества и тесноту страданий.

Он по-прежнему всем своим существом плыл в пустоте. «Интересно, каково расстояние между моей душой и телом?»

Он остановился и подумал: «Неужели мне и в самом деле хотелось это сказать?!» Возможно, то, что он испытывал, было более сильным, более сложно выразимым. На Суата он не сердился. Он знал, что тот совершает дурной поступок. Однако судить его он не хотел. Он давно перестал выносить суждения о людях. Суат, оглашая собственное ничтожество, давно лишил своих сплетников удовольствия. Мюмтаза поражала глубина этой ничтожности, точнее сказать, неустойчивость его жизни, делавшая ее такой ничтожной. В то же время было очевидно, что он сильно страдает. Речи Суата, которые Мюмтаз слушал весь вечер, напомнили ему пугающие разговоры во время беспокойного сна, которые создают впечатление выданной тайны. Суат напоминал человека, который спал и видел плохой сон.

Все, кто был в доме, сидели за столом и разговаривали о Суате. Когда Мюмтаз вошел, Нуран многозначительно посмотрела на него, словно спрашивая: «Где ты так долго пропадал?» Пытаясь скрыть смятение, Мюмтаз украдкой послал ей воздушный поцелуй и обрадовался, что она не рассердилась из-за этой фамильярности на глазах у всех.

— Я могу тоже выпить стаканчик, не так ли?

Нуран ответила:

— Пей сколько хочешь, милый Мюмтаз! Вечер для нас только начинается.

Она тоже была довольна, что избавилась от Суата. Ихсан терпеливо ждал, пока наполнят рюмку Мюмтазу. Вот таким человеком он был; не любил, когда перебивали, и, если во время разговора что-то начинало мешать, ждал, чтобы это поскорее закончилось.

Глядя сквозь стаканчик на Нуран, Мюмтаз сказал:

— Ну раз так, за здоровье всех присутствующих!

— Самое печальное, что такие горести весь мир переживал уже тысячу лет назад и давно забыл о них. Через это прошли Гегель, Ницше, Маркс. Достоевский сто лет назад страдал от того же, от чего сейчас мучается Суат. А что для нас внове, знаете? Не поэзия Элюара, не терзания Ставрогина. Внове для нас убийство, которое совершается сегодня вечером в крохотной турецкой деревне, в самом отдаленном уголке Анатолии, из-за борьбы за участок земли или развода. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать. Я не виню Суата. Я говорю, что его проблемы не могут стать частью нашего сегодняшнего дня и заполнить нашу повседневность.

Мюмтаз опорожнил стакан.

— Но вы забываете один момент! Суат по-настоящему страдает.

Ихсан сделал знак рукой, будто отмахиваясь.

— Может, и страдает. А мне что до этого? У меня нет времени бегать за каждым. Я занят обществом. Пусть о том, кто оторвался от стаи, плачет его мать. Знаете, как-то раз мне на аукционе попалась целая куча старых ресторанных меню. Я не знаю, из какого ресторана были эти меню. Кажется, они относились к периоду правления Абдул-Хамида. Наверху были написаны имена певиц вечерней программы. Проблемы и сложности Суата напоминают мне именно это меню. Нечто из давно ушедших времен. Каждый может себя такими дряхлыми мыслями довести до такого состояния и так страдать. Но зачем это нужно делать? Ведь из этого не выйдет ничего, кроме напрасного головокружения. Но мы такие люди, у которых есть определенные обязанности.

— Но Аллах — это наш извечный вопрос.

— Вечные вопросы также — человек и его судьба. Они связаны друг с другом. К тому же это вопросы, решение которых невозможно. Конечно, если не верить… — Ихсан на какое-то время задумался. — Я знаю, у меня нет права говорить такое. Разумеется, вся наша нравственность и внутренняя жизнь связаны с идеей Аллаха. В эту шахматную партию без него играть невозможно. Может быть, я поэтому немного сержусь на Суата.

Он не договорил. Было очевидно, что то, как он говорил о Суате, доставляло чрезмерное беспокойство Маджиде. Суат был таким человеком, который с корнем вырвал все свои возможности примириться с жизнью. В любую минуту он мог совершить безумство. Об этом ей непременно нужно было поговорить с Мюмтазом или Нуран. Но ей не нравилось, что они воспринимают проблему именно так.