Сигрид Унсет - Кристин, дочь Лавранса

«Боже всемогущий, милосердная Матерь Божья, святой Улав!» Она чувствовала, что на этот раз она тщетно падает ниц, моля сохранить жизнь ее ребенку…

«И остави нам долги наши, яко и мы оставляем должникам нашим…»

Каждое воскресенье она, по обыкновению, ходила в церковь. Она прикладывалась к порогу, кропила себя святой водой, преклоняла колени перед старым распятием над хорами.

Спаситель в предсмертной муке взирал на нее сверху взором, исполненным скорби и кротости. Христос принял смерть, чтобы спасти своих палачей. Святой Улав, стоя пред его очами, неустанно молит о милости для тех, кто отправил в изгнание и убил святого короля…

«…яко и мы оставляем должникам нашим».

«Святая Мария! Мой сын умирает». – «А ты разве не знаешь, Кристин, что я охотней возложила бы на себя крест Сына моего и приняла бы за него смерть, чем стоять у его креста и видеть, как он умирает?.. Но когда я узнала, что через смерть его совершится спасение грешников, я благословила его в сердце своем… Я благословила его, когда Сын мой воззвал к Господу: „Отец мой, прости им, ибо не ведают, что творят…“»

«…яко и мы оставляем должникам нашим».

«Нет, Господь не преклонит свой слух к воплю твоего сердца, пока ты не прочитаешь „Отче наш“, не лукавя…»

«„И остави нам долги наши…“ А ты забыла, сколько раз Господь оставлял твои грехи? Погляди на твоих сыновей, которые стоят сейчас там, на мужской половине. Погляди на старшего из них, который стоит впереди этой стайки красавцев-юношей. То плод греха твоего; но вот уже скоро двадцать лет, как Господь умножает его красу, разум и мужество.

То милосердие Господне… А где собственное твое милосердие к твоему младшему сыну… Вспомни отца своего, вспомни Симона Дарре…»

Однако в глубине души она чувствовала, что не простила Эрленду. Она не могла простить, потому что не хотела простить. Обеими руками вцепившись в чашу своей любви, она не хотела выпустить ее даже теперь, когда на дне этой чаши осталась лишь одна, последняя, горькая капля. В тот миг, когда она сможет простить Эрленду, перестанет думать о нем с этой испепеляющей горечью, сгинет все, что когда-либо было между ними.

И вот она простаивала службу за службой и чувствовала, что усилия ее бесплодны. Тогда она пыталась молиться: «Святой Улав, помоги мне, сотвори чудо в моей душе, чтобы я могла молиться истово – думать об Эрленде с христианским смирением в душе». Но она сознавала сама, что не хочет, чтобы эта ее молитва была услышана. А стало быть, она напрасно молит о спасении ребенка. Эрленд-младший был залогом, врученным ей Господом. «Выполни одно-единственное условие, и ты сохранишь дитя». Но условия этого она не принимала. А лгать святому Улаву бесполезно…

И вот она сидела над больным ребенком. Слезы неудержимо катились по ее щекам; она плакала беззвучно, все с тем же застывшим, серым, каменным лицом, только белки глаз и веки у нее краснели. Если кто-нибудь заходил в комнату, она поспешно утирала слезы и снова сидела безмолвно и неподвижно.

А между тем как мало было нужно, чтобы растопить ее сердце. Стоило одному из старших сыновей войти в комнату, бросить взгляд на маленького братца и сказать ему несколько ласковых слов, и мать еле удерживалась от громких рыданий. Она знала: поговори она со своими взрослыми сыновьями, выскажи им свой страх за новорожденного – и сердце ее смягчится. Но теперь мальчики сторонились ее. С того самого дня, как, вернувшись домой, они узнали, какое имя она дала их меньшому брату, сыновья Эрленда еще крепче сдружились между собой и еще больше отдалились от матери. Однако как-то раз, глядя на малыша, Ноккве сказал:

– Матушка, разрешите мне… дозвольте мне поехать к отцу и сказать ему, что мальчик болен…

– Теперь ему уже ничто не поможет, – с отчаянием ответила мать.

Но Мюнан этого не понимал. Он приносил маленькому братцу свои игрушки, радовался, когда ему разрешали подержать малютку на руках, и уверял, что тот ему улыбается. Он все время ждал возвращения отца, рассуждая, понравится ли ему братец. Кристин сидела молча, с посеревшим лицом, и душа ее исходила кровью от болтовни мальчика.

Теперь новорожденный высох и сморщился, как старичок, а глаза его стали неестественно большими и прозрачными. И все же он начал улыбаться матери… При виде этой улыбки Кристин беззвучно застонала. Она гладила крошечное, тщедушное тельце, сжимала в ладонях маленькие ступни – никогда этот ее сыночек не будет изумленно тянуться ручонками к нежным розовым загадочным предметам, которые мелькают над ним в воздухе, не понимая, что это его собственные ноги. Никогда этим крохотным ножкам не ходить по земле…