Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Всего лишь — август. С голубого неба —
Теплыни ливень и сиянья осыпь.
У всех сегодня — лето и блаженство,
У дерева — уже печаль и осень.

Всего лишь — воздух, округливший шторы,
Но и такого маленького ветра
Достаточно для сильных веток, чтобы
Стряхнуть обузу золотого цвета.

Смотрю в окно и думаю: ты право,
О дерево, что ты уходишь рано,
Уж если уходить — то полным силы,
Под музыку созвучий недопетых,
Сверкнуть военным золотом доспехов.

Осень… Коротки дни опять,
разделся мир и ложится спать.
Все бурым стало; без травинки
горы стена.
И вспомнишь весну, и спросишь ты —
была ль она.

Думать пробую о весне.
Но невозможно поверить мне,
Что птичьей песней лес был полон,
теперь немой,
И розами был усыпан куст,
теперь нагой.

Зимний трепетный блеск на миг
обжег земли безмятежный лик.
Смотрю, как гаснет отблеск смутный,
вдыхаю холод,
И в сердце моем дрожит вопрос:
«А был я молод?»

Всегда быть как осень хотел бы я,
такой, как вначале бывает,
когда она крепче железа,
но, как ребенок, играет.

Хлестнет хворостинкою каждою,
в расселину каждую свистнет,
туманы за ветки зацепит,
ветер в ущелье затиснет.

На самую маковку Боубина
с громадой тумана взберется
и даже не смотрит, что вниз он
капля за каплею льется.

Детей своих, вихрей-проказников,
гулять выпускает в долину,
игрушек для них набросает —
листья, песок и мякину.

Потом позовет басом пушечным,
глаза озорные прищуря,
и вдруг ниоткуда является
дева могучая — буря.

Горами проходит, долинами,
взлетает все выше и выше,
а осень учтиво ей в фартук
сучья кидает и крыши.

И снова свистит — так что дрожь берет —
и, тучам махнув свинцовым,
в лесу расщепляет деревья
клином тяжелым, громовым.

И, молнию вырвав из сердца их,
силой хвалясь непочатой,
кричит: «Срежу головы скалам
этой пилой зубчатой!»

Но осенью быть не хотел бы я,
когда уж близки морозы.
Она как дитя: небо хмурится —
и сразу из глаз ее слезы.

А солнце бредет, словно с палочкой,
глядит оно все неприветней,
встает поутру меж туманами
седое, как старец столетний.

И осень от холода ежится,
чуть ветром повеет — согнется,
в лесу зашуршит — так и кажется,
что кожа о косточки трется.

Пойдет чуть быстрей — задыхается.
Живет, еле ноги таская.
Бывает, что гневом исполнится,
но злость лишь забавна такая.

Для этого гнева бессильного
искал и нашел я сравненье:
осенняя буря — лишь отблески,
а гром — только старца хрипенье.

Чей лоб приник к окопному стеклу?
Чьи это очи белые зажглись там?
Я вижу зиму, злую госпожу,
Перстом колдующую мглистым.

Немеют ноги… Ах, уйти бы прочь,
Уйти бы в ночь по ледяной дороге,
Но за руку берет меня зима,
Безмолвно вставши на пороге.

Не тронь мою горячую ладонь!
Угадываю я ее желанье.
Губительница! Тянется обнять,
Целует, пьет мое дыханье.

Освободиться! Не освобожусь.
Она из уст тепло живое тянет,
И чувствую, как замирает пульс,
А сердце падает и вянет.

Однажды, голову склонив в печали,
Читал я басню славного Крылова.
Дышало правдой каждое в ней слово, —
О васильке стихи его звучали.

Тот василек увял до половины
И, голову к стеблю склоняя низко,
Вздыхал о том, что смерть подходит близко,
И горько плакал о своей кончине.

Вот глупый василек! Хирея цветом
И голову склонив, он в то же время
Для будущей весны развеял семя, —
Иль глупый василек не знал об этом?

Ведь о своем конце лишь тот вздыхает,
Кто пустоцветом был, отцвел бесплодно.
Кто не воскреснет в памяти народной, —
Пусть тот пред смертью плачет и рыдает!