Фрэнк Норрис - Спрут

— Не понадобится он мне, — ответил доктор. — Мистер Бродерсон умирает.

Воцарилась тишина. Кое-кто из мужчин обнажил голову.

— Отступите от линейки, — спокойно сказал доктор. — Прошу вас, почтеннейшие, отодвиньтесь.

Толпа подалась назад. В тишине послышались женские всхлипывания. Прошло несколько секунд, минута. Лошади переступали с ноги на ногу и помахивали хвостами, отгоняя мух. Наконец доктор опустил вторую боковину и вышел из линейки.

— Может, кто-нибудь сопроводит тело домой? — спросил он.

Вперед выступил Геттингс. Он сел рядом с кучером. Линейка тронулась.

Пресли вошел в дом. За время его отсутствия комната сильно опустела — из нее вышли все, кроме нескольких членов Союза, принимавших участие в сражении. Хилма по-прежнему сидела на кровати, держа на коленях голову Энникстера. Берман и Рагглс со всей своей командой уехали. Остермана увезли на телеге; скатерть, которой было покрыто тело Дэбни, заменили простыней… И лишь с прежней силой вырывалось из груди Хэррена хриплое, прерывистое дыхание. Все возможное было сделано. Не могло быть и речи о том, чтобы его куда-нибудь перевозить. Мать и отец не отходили от него — отец с каменным лицом не отводил глаз от равномерно подергивающихся глазных яблок, мать, присевшая рядом, держала сына за руку и все время обмахивала ему лицо сложенной газетой.

Пресли на цыпочках подошел ближе. Хирург, вызванный из Боннвиля, стоял тут же, сложив руки, и внимательно вглядывался в лицо Хэррена.

— Как он? — шепотом спросил Пресли.

— Безнадежен, — ответил хирург.

Стесненное, клокочущее дыхание становилось все более прерывистым; веки опустились, прикрыв вздрагивающие глаза. Внезапно дыхание остановилось. Магнус бросил вопросительный взгляд на хирурга.

— Он скончался, мистер Деррик, — сказал тот.

Энни Деррик с отчаянным криком упала сыну на грудь; могучие плечи Магнуса согнулись, чтобы больше уже никогда не разогнуться.

— Помоги мне, Господи, и прости меня, — простонал он.

Вне себя от горя и ужаса, переполненный состраданием и неудержимым гневом, Пресли выбежал из дома. На крыльце он столкнулся с Карахером.

— Как он… как… — начал было трактирщик.

— Он умер! — вскричал Пресли. — Все они умерли… убиты, застрелены… все, до одного! А кто-то ждет своей очереди.

— Вот так, Пресли, они убили мою жену!

— Карахер, — воскликнул Пресли, — дай мне руку! Я был неправ! И Союз неправ! Весь мир неправ! Ты единственный, кто был прав! И отныне я с тобой. Богом клянусь, отныне я тоже красный!

Скоро из Боннвиля приехал фургон и увез в Лос-Муэртос тела Энникстера и Хэррена.

Тела Дилани и Кристиена еще раньше увезли в Гвадалахару и оттуда отправили поездом в Боннвиль.

Хилма, Магнус и его жена следовали за фургоном в бричке. За всю дорогу никто из них не проронил ни слова. Было решено, что, поскольку Кьен-Сабе захвачено железной дорогой, Хилма поедет в Лос-Муэртос. Туда же везли тело Энникстера.

Уже под вечер мимо ранчо Дерриков проехал черный похоронный фургон, свернул на шоссе и покатил к Боннвилю. Разыгравшиеся после сражения у канала страсти немного улеглись, люди разошлись по домам. Когда черный фургон проезжал мимо трактира Карахера, солнце уже закатилось. Надвигалась ночь.

А одинокий фургон продолжал свой путь во мраке, никем не сопровождаемый и забытый, увозя мертвое тело Дэбни, тихого старика, о котором никто ничего, — кроме его фамилии, — не знал, у которого не было друзей, с которым никто никогда не заводил разговоров и который появился неизвестно откуда и удалился неизвестно куда.

Около полуночи миссис Дайк внезапно проснулась — ее разбудили стоны, доносившиеся из соседней комнаты. Магнус Деррик остался верен себе — как ни был он потрясен смертью Хэррена, узнав о бедственном положении миссис Дайк и Сидни, которых вместе с Хилмой вышвырнули из Кьен-Сабе, он и их приютил у себя в Лос-Муэртос.

— Хотя приют этот и не слишком надежен, — предупредил он.

Миссис Дайк до ночи просидела с Хилмой, тихонько покачивая ее в своих объятиях, плача вместе с ней, нашептывая ласковые слова, пытаясь утишить хоть немного ее слезы, потому что Хилма раз дав волю своему горю, разрыдалась так, что уже не могла остановиться. В конце концов совершенно обессилевшая молодая женщина уснула, как дитя, на плече у миссис Дайк, и та, уложив ее в постель, ушла к себе в комнату.

Громкие стоны, разбудившие ее через несколько часов, говорили о том, что кто-то, помимо моральных страданий, испытывает еще и физические, и миссис Дайк, взяв лампу, поспешила к Хилме.