Кэтлин Норрис - Чайка

Стоял конец октября, и прибой, как обычно в эту пору года, был очень бурный. Волны непрерывно ударялись о берег, с шумом наполняя водой все углубления, образуя пенящиеся и клокочущие потоки между скал и высоко вздымая на своих гребнях массы багряных и изумрудных шелковистых лент – морских трав и водорослей.

Солнце в тот день совсем не показывалось из-за туч, а от скрытого в тумане Тихого океана дул резкий ветер. Воздух был теплый и сырой, словно насыщенный соленой влагой. Чайки, относимые сильным ветром, как-то накренялись на одну сторону и с криками низко летали над грозно рокочущими, стремительно несшимися к берегу волнами.

В ста милях на юг от бухты Сан-Франциско и больше, чем в ста на север от Санта-Барбара, голый утес, забытый и оставленный людьми вот уже добрую сотню лет, вздымался в суровой пустыне скал и моря. Желтая, безжизненная трава покрывала утес, а на склоне, обращенном к морю, виднелись выбитые в скале две-три ненадежные ступени, по которым смелому человеку можно было спуститься на берег.

Именно с этого утеса молодой человек в стареньком костюме для гольфа и в низко надвинутой на густые черные волосы спортивной шапочке видел пустынную ленту берега далеко на север и на юг. На севере она, в какой-нибудь миле от утеса, кончалась спокойной дельтой маленькой речки Амигос. Там были песок, ивы, шаткий мостик и вдалеке выцветшая от времени крыша старой миссионерской церкви.

По направлению же к югу громоздились скалы и, насколько хватает глаз, ничего не было видно, кроме этих каменных громад, и только кое-где мелькало цеплявшееся за скалу деревцо, клонившееся от ветра; все в этой стороне было голо, неприветливо и пустынно под унылым, серым, закрытым тучами небом.

Волна за волной поднималась из бездны и разбивалась о скалы, разлетаясь брызгами, отбегала назад в зеленую глубь, где мириады крошечных обитателей моря ожидали ее, то исчезая, то появляясь вновь, чтобы скользнуть в следующую волну.

Кент Фергюсон сегодня впервые увидел это своеобразное место; в его дикой нетронутости было что-то неотразимо привлекательное для молодого человека, что-то ласково-успокоительное коснулось его души подобно тому, как мягкий солено-влажный воздух касался его щек.

Где-то там, за его спиной, находилось старинное поместье Эспиноз, последнее смиренное напоминание об отошедших в прошлое романтических временах. Ивы, эвкалипты, старинный дом с его узкими балконами и разрушавшимися стенами – все здесь говорило о тех временах, когда испанские ранчо, где разводили овец, были разбросаны по сухим и залитым солнцем степям Калифорнии, и странствующим падрэ, чтобы перейти из одной гостеприимной гасиэнды в другую, приходилось путешествовать по несколько дней.

Когда-то род Эспинозы владел всем краем, но теперь их богатство и могущество отошли в область преданий и им принадлежало лишь несколько сот голов мелкого скота да несколько сот акров земли. Знаменитая некогда королевская дорога вела к исторической церкви святого Эстебана, и пассажиры, иногда проезжавшие здесь в запыленных автомобилях из Цинциннати и Ист-Сен-Луи, слышали рассказы о знаменитом ранчо Эспинозы, славившемся своим гостеприимством в те времена, когда в стране еще не было открыто золото, о свадебном пире сеньора Пабло Моронес-де-Кастиль и Марии-Жозефины Эспинозы в 1800 году, на котором присутствовали все знатные фамилии штата и который продолжался целых семь дней.

В деревушке Солито, в пяти милях отсюда, Кент видел на месте, где в старину был «Булль-Ринг», маленькую «Чайную» для артистов. Артисты – профессионалы, полупрофессионалы и, наконец, люди, готовившиеся стать артистами или мнившие себя таковыми, когда-то облюбовали Солито. Понастроили здесь непритязательные коттеджи с выкрашенными в зеленый цвет дверями и желтыми рамами. Сосновые аллеи над морем кишели краснолицыми дамами в очках и неуклюжей, но крепкой обуви, с неизменным экземпляром «Атлантик» под мышкой. В Солито имелся общественный театр, а произведения местных художников выставлялись на продажу в старой лавке рядом с вышитыми передниками, лопатами и блестящими цинковыми ведрами и кастрюлями.

Только пять миль отделяло от этого мира старое ранчо Эспинозы, а между тем оно казалось Кенту таким одиноким и заброшенным, так всецело принадлежавшим прошлому, подобно охотнику Рип-Ван-Винклю из легенды, что проспал два века.