Фрэнк Норрис - Спрут

За час до завтрака прибыли служащие похоронного бюро, чтобы подготовить к погребению тела Хэррена и Энникстера. Пресли не видел ни Хилмы, ни Магнуса, ни миссис Деррик. Приехал доктор осмотреть Хилму. Завтракая с миссис Дайк и Пресли, он сказал им, что, как он считает, Хилма по прошествии времени должна оправиться и от потрясения, вызванного смертью мужа, и от происшедшего прошлой ночью выкидыша.

— Хорошо бы при ней была мать, — сказал он. — Она все время зовет ее, просит, чтобы ее отправили к матери. Я хотел послать телеграмму миссис Три, но ее отказались принять, и даже если бы я сумел как-то сообщить ей, приехать все равно невозможно — поезда ведь не ходят.

Пресли чувствовал, что он не в состоянии оставаться в этот день в Лос-Муэртос. Мрачная тень трагедии лежала на всем. Повсюду стояла мертвая тишина, ее нарушали лишь тихие шаги владельца похоронного бюро и его служащих, ходивших взад и вперед. Пресли решил поехать в Боннвиль. Выходя из дома, он увидел, что один из служащих подвязывает длинную траурную ленту к ручке звонка у парадной двери.

Оседлав свою лошадь, он отправился в город. За долгие часы размышлений все на одну и ту же тему в душе его накопилась угрюмая злоба, созрело желание отомстить. Первое оцепенение прошло. Оттого, что он принимал самое близкое участие в разыгравшейся трагедии, острота восприятия немного притупилась, и сейчас все остальные чувства заслоняла жажда мести. Плод поражения — горькое чувство обиды и тяжкая злоба, тлевшие в нем поначалу, разгорались тем сильнее, чем больше он думал о случившемся. От внезапных приступов бешенства перехватывало горло, застилало кровью глаза. Он скрипел зубами, призывал проклятья на голову победителей и до побеления сжимал кулаки. Неужели железная дорога в конце концов возьмет верх? После многомесячных приготовлений, после всех напыщенных резолюций и надменных заявлений главарей Союза — какой жалкий фарс! К чему все свелось, когда пришел критический момент? Неужели Трест так легко сокрушит их всех? Неужели Берман проглотит Лос-Муэртос? Берман! Пресли отчетливо видел перед собой этого человека — тучного, рыхлого и бледного; видел его обрюзгшие, дрожащие щеки, складку жира, сбегавшую на поросшую редкими волосиками шею, громадный живот, обтянутый коричневым жилетом, толстую цепочку дутого золота, побрякивающую о пуговицы поддельного жемчуга. И этот человек мог сокрушить Магнуса Деррика, он уже лишил жизни таких людей, как Хэррен и Энникстер! Он, действуя от имени Треста, собирался захватить Лос-Муэртос, как уже захватил Кьен-Сабе, а после Лос-Муэртос — ранчо Бродерсона, затем Остермана и другие… Всю долину, весь штат! Пресли стукнул себя кулаком по лбу.

— Нет, — вскричал он. — Нет! Я убью его! Убью! Собственной рукой!

Он пришел в страшное возбуждение. О, с каким наслаждением стиснул бы он жирную шею негодяя, вцепился бы в его толстые обрюзгшие щеки, свернул бы ему голову, задушил его, отплатил бы за долгие годы угнетений и вымогательств, рассчитался с ним за подкуп присяжных заседателей и судей, за трюк с образованием Фермерской железнодорожной комиссии, за обманное снижение тарифов, за гибель Дайка, за захват Кьен-Сабе, за убийство Хэррена и Энникстера!

В таком настроении подъехал он к заведению Карахера. Тот только что открыл двери и с трубкой в зубах стоял на пороге. Пресли спешился и вошел внутрь; разговаривали они долго.

Когда, три часа спустя, Пресли вышел от Карахера и поехал дальше, направляясь в Боннвиль, лицо его было страшно бледно, губы крепко сжаты, взгляд выражал непреклонность. У него был вид человека, решившегося на что-то.

Митинг в городском театре был назначен на час дня, но еще задолго до полудня площадь перед зданием театра и все прилегавшие улицы заполнила возбужденная толпа. Женщин почти не было видно, но среди мужского населения Боннвиля или Гвадалахары вряд ли нашелся хоть один человек, который не явился бы сюда. Приехали даже из Висейлии и Пиксли. Это уже не было вчерашнее сборище любопытных, собравшихся вокруг дома Хувена у оросительного канала; недоумения и растерянности сегодня как не бывало. Каждый ясно понимал, что произошло. Деловая жизнь в городе замерла, почти все магазины были закрыты. С раннего утра вооруженные винтовками члены Союза патрулировали улицы. После десяти часов улицы начали постепенно заполняться народом; небольшие кучки на углах, быстро разрастаясь, сливались воедино, пешеходы, не найдя себе места на тротуарах, выходили на середину мостовой. Толпа с каждым часом росла, люди толкались, работали локтями, двигаться становилось трудно, почти, — а потом и вовсе, — невозможно. Толпа, ставшая сплошной однородной массой, запрудила всю улицу, заслонила витрины магазинов. И над этой массой, над этим живым, дышащим организмом — Народом — перекатывался негромкий, но грозный ропот. Это еще не были негодующие выкрики мятежной толпы, призывы к восстанию, истерически-визгливые возгласы, но это было уже начало — рык пробудившегося зверя, поднявшего голову и злобно ощерившегося, почувствовав, как вонзается ему в бок рогатина.