Мартин Кукучин - Дом под горой

В конце концов, Пашко — тоже один из них, до недавних пор такой же преданный и покорный. Что он такого сделал? Свое отстаивал. И сделал это все-таки бережно: не покалечил, не изуродовал соперника, хотя и мог. Зачем же мстить, зачем думать об отплате? Зачем бить того, кого и так судьба прибила к земле, раздавила, как червя…

«Я первого шага не сделаю — нет, мстить не стану. Защищаться — буду, но не нападать. Пускай сам выбирает: мир или война!»

Да и кому бы не простил Нико в таком настроении?

Обед тоже прошел хорошо. Катица, правда, нередко терялась, не зная, как себя держать, но разве это удивительно? Сидела ведь за одним столом с теми, кто еще вчера были для нее высшими, непостижимыми существами. Шьора Анзуля всякий раз выводила ее из неловкого положения — деликатно, ласково и так ловко, что порой Катица этого и не замечала. Зато Нико отлично видел все, что разыгрывалось перед ним, и его благодарность матери не знала границ. Доброта ее ошеломляла юношу.

Мандина стала убирать со стола, и Нико крикнул ей:

— Принеси-ка мне трубку, она у меня в комнате!

Откинувшись на спинку удобного кресла, он закурил. Мать сидела слева от него, Катица напротив, и он поглядывал то на ту, то на другую. Подобно кольцам дыма, таявшим в воздухе, тянулись его мысли. Вот так же когда-нибудь будет он сидеть в кресле, покуривая из трубки с длинным чубуком. Станет солидным, облысеет, растолстеет, может быть. Отец тоже растолстел от покойной жизни. И он, Нико, будет жить покойно, отдавая все помыслы семье да бедному люду. От большой политики будет держаться подальше — ему не по душе ее повороты и передряги, внезапные и непредвиденные; его страшат кое-какие явления общественной, в особенности политической, жизни. Нет, он будет жить для своих, для себя и для ближайшего окружения, в простоте и скромности, правда, зато — занятый благодарным делом. После обеда вот так же будет сидеть в кругу семьи. Мама постареет, будет семенить по дому старческими шажками, согнувшись под бременем лет. Или лучше так: усядется и она в кресло, соберет вокруг себя внуков, как наседка цыплят, и поведет рассказ о старых добрых временах… А Катица? Что будет делать она? Какой станет? Какой придать ей вид, чтобы втиснуть ее в картинку далекого будущего? В воображении Нико она остается такой же стройной, гибкой, свежей, с ее стремительной походкой, с загадочным выражением чего-то незавершенного в глазах… Не хочет Катица изменяться, она все та же, улыбчивая, прелестная, как роза… Нет, она… Невозможно ни предвидеть, ни предугадать, какой она станет…

А мать б это время думает о Дорице Зоркович — о той, которую она с малых лет прочила сыну. И вот другая заняла место Дорицы, другая, неведомая, из иного мира! Цветок лесной, пересаженный на садовую клумбу… Приживется ли? Или будет — растение без корней? «Сын тоже задумался, — говорит себе Анзуля. — Наверное, наблюдает, сравнивает…» И что-то шевельнулось в душе матери, какая-то надежда, ничем не обоснованная, слепая, но надежда! И закончила Анзуля свои размышления жарким вздохом: «Укажи ему, господи, укажи ему правильный путь!»

Нико не докурил трубку, поставил ее на пол, прислонив к креслу чубуком, и отправился в подвалы. Он нужен там, около прессов… Сам прервал идиллию, даже раньше, чем думал, — и вовсе не по причине работ, а потому, что вдруг всплыли неприятные мысли… Попросту говоря, он сбежал, чтоб эти две женщины не заметили, как что-то кольнуло его в сердце.

«Я просто баба, капризная и переменчивая. Не в состоянии держаться одного, все озираюсь то направо, то налево, а больше всего — назад… Беда мне с тобой, приятель, ох, беда!»

Так, ругая себя, хочет Нико удержаться на том пути, по которому решил идти, но невольно все встает перед ним сцена в подвале, уверенность Пашко, его утверждение, что Катица дала ему слово, что есть у него на нее право…

А Катица, подхваченная течением, которое выносит ее к берегам ее мечты, туда, куда влечет ее сердце, — Катица не замечает, что творится вокруг. Она упивается счастьем.

В тот же день под вечер Зандоме сказал парню, вытряхивавшему свои мехи над чаном:

— Пошли-ка ко мне сына Бобицы, кажется, Пашко его зовут. Пускай сейчас же придет, надо мне ему кое-что сказать.

Пока Зандоме хлопотал вокруг бочек в подвале да мешков с мукой в своей лавке, он довольно ловко сплел сеть. Нередко спотыкался он в жизни о самые разные задачи, но ни разу не падал. Его живое воображение всегда умело находить выход. Случалось, он уже думал, что увязнет по колени в какой-нибудь неприятности, — и вдруг вспыхивала в голове искра, и Зандоме вытаскивал из болота ноги, не потеряв даже сапог. В лавировании, в обходных маневрах и уклонениях Зандоме — мастер, какого поискать. Умеет он обвести вокруг пальца даже самых неподдающихся. Когда надо, и медом по губам помажет. Только этим и объяснишь, что брак его давно не распался, как старая рассохшаяся бочка.