Мартин Кукучин - Дом под горой

— Ты знаешь, мне ведь тоже дорого твое счастье. Та; которую ты избрал, будет и мне мила. Так что не считайся со мной…

При этих словах, за которыми скрывается огромное самоотречение, Анзуля не совладала со своим голосом — он дрогнул.

— Добрая мама! — вскричал Нико и, вскочив, пылко поцеловал мать; он весь трепещет от радости. Все стало таким светлым, оковы упали с него — он чувствует силу взлететь высоко… — Вот увидишь, каким я стану человеком! Совсем другим! Достойным своей матери и ее любви! Никогда, никогда тебе не придется стыдиться меня. И я никогда не буду вынужден опускать перед тобою глаза — никогда!

— Благослови тебя бог! — прошептала мать.

Боль, еще оставившая отголосок в ее душе, совсем исчезла под жаркими поцелуями сына, изгнанная его искренним, большим счастьем. Нет, ее жертва не напрасна. Она, как здоровое семя, брошенное в плодородную почву, принесла богатый урожай. Узы, грозившие ослабеть, стянулись крепче. Навсегда связали мать с сыном. И она, Анзуля, как и до сих пор, до самой смерти своей будет работать для сына, жить и умирать ради него — и не только ради него, но и ради жены его, и ради его потомства… Нет у нее больше личных стремлений, собственных желаний — все, что живет и движется в ней, принадлежит сыну. Загадка ее жизни разрешена, ясна и определенна цель, и дорога к этой цели обозначена. Отныне Анзуля будет жить не собою — только сыном. Несколько лет труда, тихого бытия — и путь окончен, исполнен урок… Так четко встала перед нею мысль, что придет час, придет неизбежно, когда ее вынесут из этого дома, положат рядом с мужем… И хотя сейчас ей дано вкусить высшее блаженство, ибо постигла она, что все ее существо должно перелиться в потомство и продолжать жить в нем — все же дохнула на нее меланхолия исчезновения, конца…

Не скоро удалось ей справиться с этими чувствами, нахлынувшими столь внезапно, сковавшими ее. Тут вспомнила она, что поручилась за сына, приняла на себя ответственность за него. Тяжело это, тяжелее, чем она думала, но она обязана сдержать слово. И она заговорила:

— Теперь — еще условия. Они не так уж трудны, и то, каким я тебя теперь вижу, пожалуй, делает их излишними. Я бы и не упоминала о них после всего сказанного сегодня, но надо: я слово дала.

Сын посмотрел на нее с недоверчивым ожиданием.

— Первое, — мать спешила исполнить свое обязательство, — это чтоб свадьба была не сейчас, а самое раннее — через год.

— Таково и мое желание!

— Да, ты и вчера это говорил. Тем лучше. Второе: твоя невеста должна немедленно уйти со службы.

У Нико заблестели глаза.

— Твои условия чем дальше, тем легче. Я тоже горячо этого желаю.

— Значит, и в этом мы согласны, отлично, — улыбнулась шьора Анзуля. — Ты должен общаться с ней открыто, на глазах у всех. Тайных свиданий быть не должно. Я с радостью приму невестку хотя бы и из крестьянского дома, но — честную! Думаю, ты меня понял.

Нико покраснел, опустил глаза. Чувствует — своим прошлым он заслужил эту проповедь, этот удар хлыстом.

— Не хотелось мне называть это последнее условие, трудно было выговаривать такие слова в эту священную минуту. Но я поручилась за твою честь, за чистоту твоих намерений, твоей любви. Ее отец согласился только на этом условии. У меня с ним вышла тяжелая сцена, я с трудом его уговорила. Однако охотно взяла на себя и эту ответственность, зная, что ты не посрамишь меня…

— Мамочка!

— Вот и все. Теперь только еще мой совет. Я бы хотела, чтоб вы узнали друг друга насколько это возможно. Жена не должна оставаться загадкой для мужа. Ей — делить с тобой всю жизнь, стать частью тебя; она может стать источником величайшего блага, но — и бездной несчастья. Поэтому смотри открытыми глазами, внимательно и настороженно. Изучи все ее свойства, ее добродетели, чтоб ты мог ценить и уважать ее. Не закрывай глаза даже на ее ошибки и недостатки, хотя любовь твоя и будет восставать против этого. Ведь недостатки есть у всех нас! Только надо знать про них с самого начала, чтобы не разочаровываться потом — когда будет поздно…

— А что еще?

— Ничего. Теперь поцелуемся в знак скрепления нашего договора.

— Мама, дорогая! — в слезах воскликнул Нико и о жаром обнял ее.

Сегодня Нико Дубчич опять бороздит на своем «Мотыльке» дольчинские воды.

Дует мистраль, как всегда летом после полудня, надувает белый парус. Яхта скользит по морской глади, словно лебедь, оставляя за собой след. Нико сидит у румпеля, заставляя «Мотылька» поворачивать то в ту, то в другую сторону — как хорошо выдрессированную лошадь. Приморские горы стеной поднимаются к темно-голубому небу. Их рваные гребни и хмурые склоны дрожат в мареве. Деревни у их подножья дремлют, словно одурманенные, под сенью виноградников и олив. В стороне лежит наш бедный серый остров, сожженный солнцем, и лишь зелень леса еще сопротивляется засухе.