Мартин Кукучин - Дом под горой

У причалов мерно раскачиваются под порывами мистраля лодки и люгеры, подергивая канаты и веревки, которыми они привязаны. Все они накрыты парусиновыми навесами, в тени которых, на палубах, в богатырском сне храпят загорелые моряки, не в силах одолеть изнеможение.

Ничего этого не замечает Нико; картина знойного летнего дня на море ему не внове. И в думы он не погружен. Скорее скажешь, что он подстерегает что-то: то и дело поглядывает в сторону гористого мыса, словно чего-то ждет. И вот за маяком будто кто-то понес высокий шест, за ним тотчас — другой. Оба шеста движутся над гористым мысом с одинаковой скоростью, словно сговорились — и наконец высовывается из-за мыса любопытный острый нос парохода; вода перед ним отворачивается, отбрасывается в обе стороны, как земля под лемехом плуга, и пенится, и плещет. Сейчас же показалось и объемистое брюхо парохода, вверху белое, снизу, до ватерлинии — черное. И над дремлющим краем разносится хриплое кукареканье — не американского петуха, а пароходного гудка, и судно, описав широкий полукруг, стремит прямо к пристани.

Услыхав это кукареканье, лодочники Шпиро и Кузма прыгают в белый баркас и дружно гребут к пароходу, который по всей видимости не собирается подходить к самому молу, выдвинутому далеко в море, чтоб защитить пристань от южного ветра. Вскоре затарахтел кабестан, загремела цепь, якорь плюхнулся в воду. Шпиро с Кузмой подхватили канат, брошенный с палубы, привязали к бую, который приплясывает на волнах огромной белой тыквой. Пароход стал посередине гавани.

И сейчас же «Мотылек» подлетел к самому борту, ловко обогнул пароход, качаясь и прыгая на воде, взболтанной, словно исполинской мутовкой, пароходным винтом. Но Нико не обращает на это внимания, он вглядывается в пассажиров, стоящих на палубе в тени полотняного навеса. И вот — среди многих лиц — его ослепляет яркое лицо Катицы…

Ее прекрасные глаза смотрят на него с нежностью, и гордость отражается в них, сознание своей красоты и силы. Вдруг Катица встрепенулась, смутилась, отвела глаза — Нико замахал ей белым платочком открыто, будто нипочем ему изумление пассажиров, которые никак не могут понять, с чего это такой элегантный господин приветствует девушку, судя по всему, простолюдинку. И не осмеливается Катица принять его привет, краска заливает ей щеки…

«Еще не привыкла к мысли, что мы обручены, — с улыбкой подумал Нико, и все в нем возликовало от счастья. — И правда, как это удивительно — она моя невеста, признанная официально!» Он готов кричать от счастья, что навалилось на него, огромное, как скала… Радуется Нико и при виде Мате, который старается не смотреть на Дубчича и потому неподвижно уставился на долину, что ведет к Грабовику, к нашему городу. Заметно, что старому Претуру надоело путешествовать по морю и ждет он, не дождется, когда вернется домой и примется за привычный труд, ставший для него потребностью. За этим трудом он хоть ненадолго забудет все сложности и неприятности, свалившиеся на него в последние дни, не дающие покоя ни днем, ни ночью. Этот барич в белом костюме, с доброй, веселой улыбкой, которого Мате старается не замечать, — ой, славную шутку сыграл с ним этот барич, не скоро опомнишься…

Шпиро подводит свой баркас к самому трапу, спущенному с борта, чтоб принять пассажиров. Кроме Претура с дочерью, высадиться собирается только еще какой-то путешественник с огромными чемоданами.

— Катица! — крикнул Нико, взмахнув рукой. — Иди же!

Она стала спускаться, чтоб юркнуть в баркас Шпиро, но «Мотылек» втиснулся между ним и пароходом, Шпиро, сделав несколько гребков, отошел, уступая место красивой яхте. Катица и удивиться не успела, как очутилась на «Мотыльке», и вот он уже удаляется от парохода. Тем временем баркас Шпиро нагрузили чемоданами; их владелец и Мате поместились на одной скамье. Шпиро с Кузмой энергично заработали веслами; встречаясь взглядами, они подмигивают друг другу, как бы говоря: «Знает девка, куда садиться!»

Баркас причалил к молу, и Мате, утомленный плаванием, перекинул свою сумку через плечо и поднялся по лестнице; Кузма и Шпиро, утирая пот со лба, подали ему вещи дочери.

А Катица боязливо сидит на скамейке узенькой яхты, придерживаясь руками, словно опасается, что ее поглотит море. Лицо горит, сама она со страхом обегает взором набережную — не видит ли кто-нибудь. Но набережная безлюдна — ни души.

— Что скажут батя? — несколько опомнившись, вымолвила она робко.