Мартин Кукучин - Дом под горой

— Зачем же я стану противиться, коли все так, как вы говорите?

— И не надо противиться: это и есть тот путь. Напротив, будем помогать им: пускай встречаются беспрепятственно, пускай узнают друг дружку, как оно и следует будущим супругам. Дадим им возможность проверить — действительно ли между ними настоящая любовь. Возьми девушку домой, пускай встречаются у нас на глазах. Сам знаешь, тайные свидания опасны. Вот и пусть встречаются, как жених с невестой. А когда хорошенько узнают друг друга, сами решат, без нашей помощи — жениться им или нет. Устоит их любовь, будет их воля — что ж, с богом и под венец. Я противиться не стану: дочь твою приму с распростертыми объятиями, как родную. Теперь скажи, Мате, что ты об этом думаешь?

— То-то меня и мучит, что не знаем мы, как дела обстоят! — ответил Мате, полный тревоги, — за словами госпожи он все еще подозревает подвох. — А если молодой барин через полгода откажется? Ему-то легко вернуть слово — а с ней что станется? Ее будущее будет испорчено, счастье в землю зарыто…

— Почему? Не надо преувеличивать, Мате. Испорченное будущее? Да нет, всего лишь неудача… Сколько людей расходятся накануне свадьбы и все же встречают потом счастье. Почему бы не могла встретить другое счастье и твоя дочь? И в конце-то концов, не могут люди счесть позором, что слово ей давал Нико Дубчич!

— Это верно! — признает Мате. — Мне тоже по душе такой путь, хотя многое, многое меня тревожит…

— Ах, Мате, не могут дела людские быть совершенными. Так и наш план. В нем тоже есть несовершенства, не все он охватывает — но мы спасем, что можно, сделаем, что сумеем, а остальное в руках божьих…

Это рассуждение почти успокоило Мате. Есть в нем большой запас той силы, какой так много хранится на складах народной души: упования на милость божию. Только есть еще в Мате много стойкости, энергии, которые не дают ему падать духом при первом же препятствии, складывать руки и покорно ждать, что принесет ему завтра милость божия. Нет, он не сразу сдается, он ищет выхода и старается пробиться к нему собственными силами. Но что может он сделать в теперешнем случае? Сам видит — ничего. Только ждать, наблюдать, терпеливо, бдительно, чтоб вовремя предотвратить крушение. Ясно ему теперь, что дочери его угрожала большая опасность; может быть, погибла бы она безвозвратно, будь шьора Анзуля другим человеком. И должен он благодарить бога за то, что послал он ему такую женщину, такую мать…

— Я согласен на все, — вымолвил он наконец тихим, но твердым голосом. — Ваши советы разумны и честны. Вот уж не думал я, что еще сегодня так успокоюсь… Это ваша заслуга, госпожа! Мне чуть ли не весело — только одно еще смущает.

— Неужели опасаешься чего-то еще? — уже теряя терпение, удивилась госпожа.

— Не опасаюсь, нет; жалею о том, что я тут наговорил… Гнев помутил мне рассудок. Не знаю, чего бы ни отдал, только бы не были сказаны эти слова!

Анзуля улыбнулась, но грустной улыбкой, и подняла взор к вершинам гор, над которыми уже потемнело небо.

— Не кори себя, Мате, ты во многом был прав. Вижу я теперь, что должна была строже держать сына, тогда многое сегодня было бы иначе. Но рассуди, какие мои обстоятельства! Осталась я молодой вдовой, неопытной, без руководителя и защитника, в этом недружелюбном мире, который рад подножку подставить, где только может… Вдовой, заваленной со всех сторон работами и обязанностями. Подумай, ведь не было у меня никого, кроме этого ребенка — единственное мое утешение, единственная надежда. И я-то всего лишь женщина — не удивляйся же, что мирволила ему по слабости там, где надо было затянуть узду. Но ты не держи на него сердца. Верь мне, он хороший, а что важнее всего — есть в нем чувство чести и долга. Поэтому я за него ручаюсь, и всю ответственность беру на себя, и не боюсь. Я еще раз поговорю с ним, все ему объясню: если выдержит искус, дам ему свое позволение. А ты потолкуй с дочерью, и если найдешь в ней склонность к нему, забирай ее домой, и все предоставь мне.

— Забрать-то я ее и так заберу. Лучше б ей никогда не уезжать из дому! — печально качнул головой Мате. — А разговаривать с ней — зачем? Если б она не согласилась, ваш сын не стал бы вам открываться. Я знаю — согласилась она, знаю точно — сам убедился… — Тут опять встал перед ним образ дочери в бальном зале, ее лицо, сияющее счастьем. — Пускай живет дома, у меня на глазах, так вернее будет. А ваш сын, коли честные у него намерения, пускай свободно приходит к нам. Но — открыто!