Мартин Кукучин - Дом под горой

— Славный ты работник, Мате. Твой виноградник — лучший в округе. Нам, жалким помещикам, надо к тебе ходить, чтоб увидеть такую работу, какую нам бог заповедал. Мы не в состоянии так поставить дело.

Мате насторожился, хотя и не перестает улыбаться. Он будто начал понимать — госпожа говорит совсем не о том, что у нее на сердце. Странная она сегодня. И голос вроде дрожит, в глазах беспокойство… «Э, забот у нее много! — решает Мате. — Забот-то выше головы…» Решив так, он с благодарностью принимает ее похвалу, хоть и уверен, что вполне ее заслужил. Гордость поднялась у него со дна души, грудь распрямилась, заискрилось око.

— Что ж, работать надо так, словно на своем трудишься, — соглашается он с улыбкой, в которой таится изрядная доля крестьянской хитрости. — Да уж так сделаны люди: на своем-то веселей поднатужишься, чем на чужом. А в виноградниках, что ж — дело всегда найдется: тут лозу подвязать, там прочистить, листья раздвинуть… Кто же лучше обрядит, чем сам хозяин? Пока другому объяснишь, сам быстрее сделаешь — хоть уверенность есть, что сделал нужное…

— Говоришь как по-писаному, — усмехнулась Анзуля. — Недаром тебя прозывают Претуром.

Но она тотчас снова стала серьезной, какая-то задумчивость разлилась у нее по лицу.

— Не сердись, я просто пошутила. А нынче мне очень важно, чтоб ты был ко мне снисходительным, тем более не хочу тебя сердить. Оказывается, Мате, — тут лицо ее прояснилось, хотя во взгляде появилась какая-то робость, — мы с тобой в родстве будем…

— Гм, — улыбнулся Мате, — покойный капитан Лука тоже любил упоминать об этом, упокой господи его душу. Родня-то мы, правда, дальняя, но он не стыдился гнезда, из которого вылетел. А взлетел он высоко: другой бы загордился. А он нет, напротив. Вот и вы…

— Эк куда тебя повело! — весело воскликнула Анзуля. — Конечно, все мы равны. Твой род ничуть не менее древен, чем мой.

— Это правда. Все роды от Адама пошли. Только ваш еще триста лет назад известен был, а о моем молчали. И после, бог даст, будут о вашем роде говорить, а о нас забудут, исчезнем мы, как камень, брошенный в воду.

— Если будут говорить о моем роде, Мате, то скажут и о твоем. И если мы до сих пор дальней родней считались, то скоро станем куда ближе.

Она посмотрела на него очень пристально, и дыхание у нее перехватило.

— О чем это вы, госпожа? — Голос Мате невольно дрогнул.

Странное поведение госпожи, таинственные намеки, волнение ее — все это пробуждает в нем тревогу, словно готовится ему нежданный удар.

— Все объясню, погоди: тут много надо объяснять, пока уляжется в твоей голове. Так что присядь-ка.

Она указала ему место рядом с собой, но он опустился на камень напротив нее и не отрывал от Анзули тревожного взгляда. Странные мысли роятся у него в голове: он изо всех сил старается остановить их бег, чтоб не заблудиться в их бесконечном лабиринте.

— Сын мой жениться собирается, — уже совершенно спокойно заговорила Анзуля. — И знаешь, на ком? Ни за что не угадаешь! Ну, так я скажу: на твоей Катице.

Мате хотел засмеяться, но судорога свела губы, и смех замер. В глаза ударила жаркая мгла, в которой смешалось все. Выскочило воспоминание о бале у шьоры Доры: как дочь танцевала с Дубчичем, восторг во взоре, вся охвачена сладкой грезой… Теперь он ясно видит, понимает все. Горестный вздох вырвался у него из груди.

— Именно так, мой Мате, — с сочувствием проговорила Анзуля, видя, как ударила его эта новость. — Надо сдружиться с этой мыслью, какой бы странной она ни казалась. Сын объявил мне об этом совершенно серьезно вчера вечером. И, признаюсь, я тоже удивилась.

— Чего только не услышишь, боже всеблагий, какие несуразности! — Мате покачал головой. — И кому такое на ум взбрело?

— Откуда мне знать, бедный мой Мате! Так они меж собою решили. Сомненья нет — договорились. Известно ли тебе, что сын ее в город провожал?

— Святой Матфей, покровитель мой! — простонал Мате, утирая лоб. — Я б скорее смерти своей ожидал… Ведь когда они на балу-то танцевали — мне будто змея сердце ужалила… Бедное мое дитя!

Он замолчал, уткнув лицо в ладони, и только по бурному дыханию было видно, что он борется со слезами.

Ожидала Анзуля, что новость поразит, быть может, даже огорчит его. Предполагала в нем достаточно самолюбия, крестьянской гордости, пускай прикрытой покровом скромности… Но никогда она не думала, что это будет для него таким ударом.

Наклонившись к нему, она принялась утешать его. Но он только качал головой, приговаривая: