Мартин Кукучин - Дом под горой

Анзуля склонила голову и украдкой вытерла слезу.

— Это правда, — растроганно сказала она. — Умирают хорошие люди… Натуры, как Мате, постепенно исчезают среди наших тежаков. Такой блестящий пример и, можно сказать, не имеет последователей. Порой я спрашиваю себя, куда это нас приведет, что нас ожидает, когда уходят такие люди, оставляя невосполнимую брешь? И боюсь, боюсь, ничего хорошего впереди для нас нет. У молодежи нет ни любви, ни преданности к господам, как бывало встарь… Во всем — прогресс, и в характерах людей, и в способах обработки земли — а вот в этом, в главном, никакого прогресса нет, а потому, поверьте мне, нет и благосостояния. По-моему, благосостояния теперь меньше, чем во времена прежней простоты. Нет, не могу сказать, к чему мы придем, все вместе, работники и хозяева; только вряд ли нынешнее течение принесет нас к добру…

На другой день Анзуля сама отправилась под Грабовик. В воздухе уже носится предвестье юго. За ночь небо затянуло тучами, они сгрудились над Планиной, свисая по ее склонам серыми полотнищами. И море изменило свой цвет. Вчера еще улыбчивое, синее, с узором белесых разводов, сегодня оно — словно из стали, и на гребнях волн вскипает пена.

Женщины в претуровском доме, издали заметив шьору Анзулю, засуетились: быстро, кое-как, прибрались — и убежали к соседям. Катица ни за какие блага не согласилась бы показаться на глаза той, которая всегда обращалась с ней приветливо и ласково; той, с которой она стояла невестой на террасе дубчичевского дома. Что думает шьора Анзуля о ней теперь? Известна ли ей причина, по которой сын ее так грубо оттолкнул свою нареченную?

— Вот ты какой! — сказала Анзуля, усевшись на то место, где вчера сидел Илия. — Всякое мне про тебя говорили, и доктора я расспросила. Ну, не порадовало меня то, что мне пришлось услышать. Одно меня успокоило: что есть в тебе мужество и терпение. Видишь, я говорю с тобой откровенно. С другим бы так не решилась. А с тобой вижу — обманывать не нужно.

— Да и к чему? — с улыбкой отозвался Мате. — Бесполезно… Я и сам все вижу, понимаю. Мужество… Надеюсь, мне его хватит до конца. Бояться мне нечего, я предался воле божией. Пускай поступает со мной, как почтет за благо. В конце концов, единственное благо, которого можно достичь в этой жизни — тихая, благословенная кончина.

— Ты всегда был философом, мой Мате, — улыбнулась гостья. — Наши тежаки вообще любят философствовать, только не на пользу им их философия… Однако у меня есть к тебе дело. Раз уж мы с тобой одни, то я бы…

— Знаю, о чем вы, — В глазах Мате зажглась чистая радость. — Принесли вы мне добрую весть, которую мы так давно ждали…

— Да!

— Ну вот, теперь мне и умирать легче будет. Тяжелая забота свалилась с моих плеч, великое бремя. Теперь могу уже не упрекать себя, что из-за моей дочери распадется семья, которая должна светить нашему городу, как маяк в ночи для сбившихся с курса кораблей. Если б не вы, как знать, что могло произойти, не легла ли бы моя голова в гроб, покрытая позором и насмешками…

— Ну, ты преувеличиваешь, Мате. А знаешь, было время, когда я поверила, что они суждены друг другу! Тогда я готова была принять в дом твою дочь. Но то были только мгновения. На первом же препятствии их любовь потерпела крушение, и они разошлись сами собой. Я подсобила только в том, чтоб развязка наступила поскорей, раз уж она была неизбежна. Да и тут не понадобилось каких-то сильно действующих средств: ясно, союз этот не был прочным и долговечным. Но я прекрасно понимаю, какое горькое разочарование пережила твоя дочь. Дай бог, чтоб оно было для нее последним! А теперь — насчет моего дела. — Анзуля подвинулась, чтоб лучше видеть лицо Мате. — Я решила обеспечить Катицу. Сейчас самый подходящий момент. Вот вклад, который я внесла в сберегательную кассу на ее имя. Здесь немного, лишь столько, сколько им понадобится для начала…

Шьора Анзуля вложила сберегательную книжку в его пальцы, но они выронили ее, словно в них совсем не осталось сил. Лицо Мате приняло жесткое выражение.

— Моя дочь не может принять этого, — проговорил он твердым голосом, в котором звучала былая решимость и гордость. — Это выглядело бы так, словно она за деньги отступилась от вашего сына, что ей вовсе не к чести.

— Ты прав, — согласилась Анзуля, — люди злы, могли бы так говорить.

— И это была бы обида моей дочери и мне.

— Сделаем так: деньги твои, и ты даришь их младшей дочери. Можешь упомянуть об этом и в завещании. Тогда уж никто ничего не скажет.