Мартин Кукучин - Дом под горой

Комната больного тщательно прибрана. Столик накрыт скатертью, на нем горят восковые свечи. Дон Роко вступил со святыми дарами, приобщил больного святых тайн — не без сердечного волнения, ибо был Мате членом церковного совета и примерным прихожанином.

И вот уже вся процессия, бормоча молитвы, возвращается в город, и вскоре колокол сзывает верующих к мессе.

В тот же день, тотчас после обеда, когда солнышко приветливо пригревало, а Приморская Планина сверкала свежим снегом — в тот же день шьор Илия Зоркович, в костюме для торжественных случаев, поверх которого он накинул на плечи тяжелую шубу, двинулся по той же дороге, по которой утром проходила процессия со святыми дарами. Ера углядела его из окна, подивилась, чего ему тут надо? Понимает Зоркович или нет, а только во всем виновата его дочка… «И чего пришел, совести нет у человека»…

Катицу она через задние двери отправила к дяде Франичу и сама, наспех прибрав в доме, ушла туда же, оправдываясь перед самой собой тем, что все равно не могла бы глядеть в глаза этому человеку.

Вскоре Мате услышал тяжелые шаги — они прошли по улице, завернули во двор и, помедлив перед входной дверью, направились к комнате, где лежал больной. Стук в дверь — и Мате каким-то истончившимся голосом сказал:

— Войдите!

И вот уже шьор Илия сидит у постели больного, утирает вспотевший лоб и шею. Он уже окончательно выздоровел и выглядит даже моложе, чем до болезни. Она не оставила на нем никаких следов, если не считать страха перед простудой. Вот почему шьор Илия таскает на себе целую груду одежд и шагу не ступает без своей знаменитой шубы.

— Вот, господин, пришел и мой черед. Дожил я, слава богу, до рождества Христова, а ведь не надеялся. Доживу ли до нового года, не знаю. Все в руках божьих.

— Выглядишь ты не так уж плохо. Может, еще поправишься.

— О, это уж нет. Не из тех я, кто выкарабкивается. Мы двигаемся, работаем, пока можем, а уж коли слегли, то и не встанем. Да мне уже и не хочется. Я ведь знаю, что такое — полная мера дней. У вас совсем другое было дело, вас обязанности призывали. А у меня эта мера уже наполнилась. Все уже отошло — и обязанности, и радости, и горести.

— Так говорят люди, которые никогда не болели. Едва коснется их болезнь — они уже о смерти толкуют.

— Неужто вы в самом деле думаете, что я могу встать? — удивился Мате. — Я вам не верю. Думаю, смерть уже отметила меня, как хозяин метит овцу, которую привел в свою кошару…

Шьор Илия слушает, как-то застенчиво вглядываясь в Мате, — и везде находит следы Неведомого, который уже наложил неумолимую руку на эту жертву… Он ясно видит признаки угасания, разложения, смерти. И овеяло его дыхание ужаса, из-под власти которого не может освободиться никто, даже самый мужественный человек.

Больной следит за гостем проницательным оком. От него не ускользнула глубокая растроганность Илии — она лишний раз подтверждает, что надежды нет. А ведь тлела еще где-то там, под пеплом, искорка, все не хотела погаснуть… С надеждой всматривается Мате в лицо гостя: может быть, не отразились на нем грозные признаки конца… Но он имел достаточно сильную душу, чтоб не поддаться ужасу, убедившись, что и этот человек, которому так хочется обмануть себя и его, не может не признать теперь, что смерть неизбежна. Мате уже свыкся с мыслью о смерти и ждет ее без страха и трепета.

— Если даже так, то остается нам одно: ждать в покорности и смирении, что будет. Все — божий дар, даже смерть. Все мы обречены ей, — промолвил Илия.

— Это правда, — кивнул Мате. — Я и не противлюсь, я жду, а порой даже призываю ее. В конце концов, что такое жизнь? Мы-то думаем — жизнь длится, пока не приходит смерть. А по-моему, мы начинаем умирать, еще когда ходим по земле, здоровые и полные сил. Надежда за надеждой покидают тебя, желания уходят, и то, что в молодости казалось таким важным, — в старости этим пренебрегаешь. Так постепенно отмирает все, что жило в тебе — даже чувство дружбы. А как откроется перед тобой долгий путь на тот свет — сердце отпадает даже от семьи, потому что видишь: остался ты на этом пути одиноким, жалким, беспомощным — таким, каким был, когда появился на свет. Не удивительно, что хочется уйти, когда ничто больше тебя здесь не привязывает…

— Все это верно, — согласился Илия. — Потому-то и тлеет в нас всегда сознание, что мы — только прохожие на этом свете.

Больной поднял глаза к потолку, который вот уже сколько дней являет собой весь его горизонт. Помолчав немного, он произнес таким обыкновенным тоном, что Илия удивленно на него воззрился: