Мартин Кукучин - Дом под горой

Но недолгим было его счастье. Войдя во двор, Катица отпустила его руку и без единого слова скрылась в дом. Ера остановила Пашко, когда он уже выходил из калитки, собираясь восвояси.

— Что же Катица? — озадаченно спросила она. — Неужто не позвала тебя в дом?

— Да ведь спят все, — в замешательстве отвечал Пашко. — Зачем будить?

— Все-таки надо было! — Оглянувшись, Ера схватила его за руку и заговорила таинственным топом: — Эх, душа моя, что с моей доченькой сталося! Не знает, что делает, ходит, как не своя… Бог посетил нас, хвала ему и слава! Нужно ль ей было цепляться за чужие заборы? Нашли свое счастье другие — и ей нечего было бояться. Но как затемнит бог разум — ты и мучайся…

— Что ж теперь жалеть, — возразил Пашко, а в груди его разливается особое тепло, и решительность овладевает всем его существом, новая надежда вливает новую силу. — Пускай успокоится, а я — готов. Я ей слово давал — и сдержу его.

— Вот как честные-то поступают! — воскликнула Ера, пустив слезу — не от радости, от сожаления, что развеялась сладостная мечта, угасли надежды. — Бог тебя за это благословит. А я все время гудела дочке в уши, мол, зачем так делаешь? Да все без толку: ослепила ее жажда славы… А она вон какая, слава-то!

Пашко только головой кивнул, предпочитая молчать, как бы не брякнуть такое, что обидит старуху. Он попрощался с ней, передал привет Катице и на следующий же день уехал к месту службы.

А в доме под Грабовиком скоро перестали говорить о Катице с ее несчастьем. Одна беда засыпала другую пеплом забвения — и, хоть тяжка новая беда, все же, в некотором смысле, она принесла облегчение.

Слег Мате.

Он уже давно недомогал; если не было срочной работы, дольше обычного оставался в постели или сидел возле очага. Едва справился со сбором винограда — начало покалывать в правом боку, да чем дальше, тем сильнее. Наконец так схватило, что Мате отправился к доктору. Тот тщательно осмотрел его. Что обнаружил — не сказал, но Мате подметил, что доктор призадумался. Он с особым вниманием заглядывал Мате в глаза, оттягивал веки, заставлял смотреть вверх, вниз, в стороны, и это было странно для Мате. В конце концов врач дал ему мазь, от которой сразу стало легче. А тут подоспел сбор и выжимание оливок — работы, в которых нельзя обойтись без хозяина. И Мате поднялся, перемогаясь, не желая поддаваться болезни. На этой неделе вылили наконец последнюю кадку оливкового масла в огромный каменный сосуд. Мате удовлетворенно вздохнул, что закончил и эту, столь важную, работу. И вместе с тем погрустнел как-то — явилось ему предчувствие, что, видно, в последний раз снимает он урожай….

«Вот запасся я и вином и маслом, а доведется ли пользоваться самому? Может, продавать уже без меня будут…»

Это тягостное предчувствие вьется над ним неотступно, как назойливая муха. По ночам часто будит его, до рассвета не дает сомкнуть глаз. Сопровождает его в поле, в виноградники, такие унылые и голые в эту пору; заставляет спрашивать себя: увидит ли он еще когда-нибудь это поприще его трудов, политое его потом, впитавшее в себя силу его рук?

И Мате снова и снова уходит на виноградники и в поля, осматривает их — каждый день другой участок, один-одинешенек, со своими печальными думами. Он испытывает какую-то потребность побывать всюду там, где его земля, — ему кажется, не сделай он этого, не имел бы покоя ни днем, ни ночью.

Осмотрев последний виноградник, Мате больше не выходил со двора. Часами сидел, наедине со своими мыслями, греясь на осеннем солнышке, которое ласково улыбалось ему с голубого неба. Мате обращал взор в ту сторону, где по холмам разбросаны дома городка, довольного и веселого после сбора урожая. Городской шум и песни, доносящиеся до него, он принимал как привет, который шлет ему родной городок на склоне его жизни. Но вот солнышко пряталось за угол дома, тень растягивалась по двору темным пятном, покрывала почти всю лавочку, и Мате собирался, захватывал подушку, которую подкладывал, чтоб не сидеть на холодном камне, и возвращался домой — в постель.

Он не жаловался, никому не открывал своих предчувствий, и никто как-то не вгляделся попристальнее, что же это происходит с хозяином.

Но сегодня на рассвете все вскочили со сна, перепуганные: Мате разбудила резкая боль в боку, весь дом огласился его стонами и криками. Ера натерла ему бок маслом, когда это не помогло — уксусом, потом стала прикладывать теплые компрессы… Не помогло и это! И стояла Ера над мужем в отчаянии и страхе. Тут на Мате упала полоска света из приоткрытого окна, осветила его измученное, исхудавшее лицо. «Господи, да что это с ним! Одна тень от него осталась!»