Мартин Кукучин - Дом под горой

Еру привлекла сюда отнюдь не любовь к искусству. Она и в церкви-то, во время проповеди, сидит, склонив голову и машинально перебирая четки, а сама думает, куда надо завтра пойти, когда истекает срок долгу Андрии или Ивана, что купить дочерям, какая портниха лучше шьет… Слова священника монотонно надают ей на голову, словно дождик по стеклу стучит, нагоняя дремоту. Нет, Ера пришла сюда потому, что явилась к ней с Верхов чабаниха Урса, чуть ли не в десятый раз возвещая, что уж теперь-то сделала все, как надо. И Ера хочет сейчас, своими глазами увидеть, как подействовало колдовство Урсы на Нико. Она и не глядит на Звонимира Стояновича, как он ни старайся, — Ера презирает всяких голодранцев, которые брезгуют честной работой, предпочитая бродячую жизнь. Нет, она уставилась на Нико, ждет, когда же он встанет, оставит мать с Дорицей и подсядет к Катице…

Первый номер закончился под гомерический хохот. «Сумасшедший» развеселил даже кое-кого из дам. Артист ушел за трехцветные полотнища переодеться, и в зале поднялся говор, щебет, все задвигались, начали обмениваться впечатлениями…

Шьора Анзуля разговаривает с Дорицей, то и дело оборачиваясь к жене Зандоме — шьоре Царете, которая озабочена тем, что у них на носу стирка, а в водоемах совсем мало воды.

— Кстати, о воде — мне что-то пить захотелось, — шьора Анзуля повернулась к сыну. — Тут такая жара…

Нико встал, чтоб спуститься в кафе на первом этаже и принести матери воды. Когда шел к выходу, ему блеснули из рядов черные колючие глаза… Он только теперь заметил Еру и возле нее — Катицу. Едва удержался от вскрика — так его поразило, что он видит их здесь. Но, мгновенно овладев собой, Нико спокойно поздоровался с ними без всякого выражения на лице.

«Что им тут надо? — с каким-то возмущением думал он, выходя на лестничную площадку. — Чего хотят еще после всего, что было? Как будто можно что-то поправить! Неужели не понимает, что все кончено? Или ей хочется еще объяснений, надгробных речей, а может, жаждет осыпать меня обвинениями и упреками? Как это глупо!

Нет, до чего властолюбивая женщина! — продолжает все кипеть в нем, пока он наливает воду в стаканы. — Весь мир готова подмять под себя… Я вырвался из-под ее власти — какая для нее чувствительная рана! Но чтоб я служил орудием таких притязаний! Нет, она не понимает — придется растолковать ей: от объяснения не уклонишься. Что ж, ладно, — проглотим и эту пилюлю. Пусть это будет мне наказание за грех, зато покончу с преследованием, стряхну с себя нерешительность! Довольно страусовой политики! Не будем прятать голову в песок! Будем действовать… как Зандоме!»

С такими мыслями возвращался он, неся два стакана воды, и вдруг снова почувствовал на себе блеск черных, колючих глаз. На сей раз он не уклонился, тем более, что взоры всей публики обращены на него. Все смотрят, гадают — подойдет ли он к этим двум, заговорит ли с ними? Нико не отвел взгляда от Еры — напротив, придал ему вызывающее, презрительное выражение, как бы говоря: «Ну, что тебе?» Он бы, может, и сказал ей кое-что, но тут Катица подняла на него свои прекрасные очи, в которые он когда-то глядел с такой любовью и никогда не мог до дна измерить их глубину… В этих очах еще тлеет огонек упования, надежды, мольбы…

«Похудела немного, побледнела», — по виду равнодушно отметил Нико, но в недрах сердца его что-то дрогнуло. Он нахмурился, в нем поднялся протест, злость, негодование… На что? На то, что не погас еще этот огонек, еще тлеет под пеплом искорка надежды… Негодование на то, что сам он малодушен, не в состоянии окончательно вырваться, отбросить ее… На то, что не умеет он быть таким, как Зандоме.

Рассерженный всем этим, он подошел к матери, подал воду ей и Дорице, стараясь вложить в свой взгляд всю нежность, на какую он только способен. Пускай те две увидят, как обстоят дела; пускай поймут наконец: что случилось, того не изменишь. Пускай раз и навсегда погаснет эта искорка под пеплом…

А «эти двое» — словно на скамье подсудимых. У них такое чувство, будто они провинились и теперь все вокруг них злорадствуют. За спиной они слышат шепоток, хихиканье… Как придет беда — жди насмешек!

К счастью, начался второй пункт программы: пьяный почтальон из Загреба. Бросая в зал реплики, артист запивает их прямо из горлышка бутылки. У публики, особенно на «галерке», этот номер вызвал живейший интерес.

— Незачем нам было ходить, — шепнула Катица, наклонившись к матери: на них уже никто не смотрит, все хохочут над артистом. — Отдала бы не знаю что, только б не быть тут…