Мартин Кукучин - Дом под горой

— Пойдем, что ли, — вдруг предложила она. — Чего слушать всякие глупости, когда и речи-то его не понимаешь. Он, видать, с Крайны или еще откуда, одно слово — бродяга.

Теперь уже Ера считает, что им негоже тут сидеть. «Бедный народ мозоли себе набивает, трудится на них, а они развлекаются… У одного лавка: взвешивает не взвешивает, а лишнего никогда не отвесит! Носишь ему свою часть урожая, так он глубокой меркой мерит, одно запишет, другое так примет… Ну, а уж в лавке-то небось нет-нет да и припишет по малости… Обдирают тебя и с той и с другой стороны, беда, коли от них зависишь. А народ на них знай спину гни, бьется в голоде и жажде… Они же — мигом унюхают, что есть у нас красивого да пригожего, оближут, всю красоту-то и выпьют, как этот вон хотел… Только дудки! Я еще, слава богу, жива!» Закончила Ера свои тайные думы вздохом: «Ах, боже, смилуйся над нами!»

На предложение матери Катица ответила:

— Коли уж пришли — досидим до конца…

Еще тлеет искорка под пеплом! «Посмотрел на меня, будто ничего между нами и не было… Как он может, как только может он так!..»

Звонимир Стоянович продекламировал еще какое-то длинное стихотворение, и на том концерт кончился. «Галерка» вываливается за двери с пением «Живила Хрватска». За «галеркой» поднимается и чистая публика. Динко Лопатич в сенях подает верхнюю одежду, помогает надевать плащи и жакеты, повязывать шарфы, шали… Со стороны Приморских гор налетает резкий ветер, надолго отодвигая расчеты на дождь.

— С вами никого нет, так я вас провожу, — предлагает Пашко Ере. — Вам, правда, недалеко, да все — за город…

— Ну что ж, коли тебе не трудно, — соглашается Ера. — Только ведь дома-то тебя ждать будут…

— А где он, мой дом? — с оттенком горечи возразил Пашко. — Где был мой дом, там каждый для себя живет. У каждого своих бед да забот хватает. Обойдутся и без меня. Что я есть, что меня нету — им все равно. Вот и выходит — одинок я…

Печаль его и одиночество грустью отозвались в сердце Катицы. Точно так же чувствует себя и она в родном доме. Подняла глаза на Пашко, пораженная тем, что он высказал как бы ее собственные мысли и чувства. Никогда еще не слыхала она от Пашко таких слов, и они пришлись ей по душе.

— Ну, ступай с нами, коли так, — с непривычной теплотой сказала Ера. — И нам веселей будет. Слава богу, выбрались мы наконец… Ох и жарища была! Катица, укутайся хорошенько…

Остановившись под фонарем на углу, Катица пытается справиться с шерстяным платком, который отдувает ветер. Сама она в тени, а вокруг светло. Со смехом и говором проводят мимо развеселившиеся зрители. Вот вышла шьора Анзуля, рядом с ней плетется шьор Илия, с другого бока — шьора Бонина. Дорица и Нико следуют за ними. Нико заботливо поправляет на Дорице шаль, приподнятую любопытным ветром, что-то говорит ей на ушко.

Катица, широко раскрыв глаза, следит за каждым их движением; голова ее кружится, в ушах шумит… Но она все смотрит, глаз не оторвет, напрягает слух, хочет расслышать, о чем они так тихо разговаривают. Нет, неправда, это только сон, страшный, кошмарный сон! Сейчас Нико обернется, подбежит к ней, обнимет, заглянет в глаза глубоко, любовно…

Нико с Дорицей пересекли освещенное место, вошли в таинственный мрак ночи — исчезли, скрылись, неотвратимо, навсегда…

Катица застонала. Последняя искорка погасла под пеплом…

— Ну, пошли! — сказала она глухим, изменившимся голосом.

Ей казалось, она идет за гробом, в который уложили все ее надежды, все ее прекрасные, золотые мечты. Голоса Пашко и матери звучат ей, как монотонное чтение заупокойных молитв.

Нет больше прежней прославленной красавицы Претурши!

Нико вернулся домой сильно взволнованный. Таясь от матери, он тотчас ушел к себе. Радостно его волнение — новая надежда зажглась в груди…

Шьор Илия вошел в дом вместе с дочерью. Та зажгла лампу, отец глянул на нее — и не мог больше отвести взгляда: что-то необычайное было во всем облике девушки. Руки дрожат, щечки пылают, глаза светятся особенным, волшебным блеском — отец никогда еще не видел ее такой.

— Ну, доченька, видно, основательно пощипал мороз твои щечки! — изрек он наконец. — Зато спать будешь крепко.

Дорица подбежала к нему, прижалась своим горячим личиком к его старому лицу, осыпала его жаркими поцелуями. И, не вымолвив ни слова, упорхнула в свою комнатку — поскорее укрыться со своей сладкой тайной…

Пашко довел Еру с Катицей до их калитки. Девушка всю дорогу держалась за него — и хорошо, что было ей за кого держаться. Слабость охватила ее, ноги подкашивались. А он, не замечая ее страданий, чувствовал только милую тяжесть на своей руке. И был счастлив, бесконечно счастлив, что выпал ему такой удел.