Мартин Кукучин - Дом под горой

— Гм… — Мате в раздумье водил глазами по потолку. — Это мне тоже не нравится. Мне ведь все дети одинаково дороги, как же мне выделять кого-то из них? Не хотел я быть несправедливым к ним при жизни, грешно мне будет обойтись с ними несправедливо после смерти. И потом, всем известно, что у меня нет тайных капиталов, которые я мог бы раздавать после смерти. Любой додумается, что деньги от вас… что вы меня подкупили. А вы-то знаете, что я по чистому убеждению был против этого брака. И тому, что союз этот разорвался навсегда, я радуюсь больше, чем какому бы то ни было вознаграждению. И еще — совесть не позволяет лгать в завещании. Как видите, невозможное это дело. И, коли вы согласны, не надо больше об этом говорить.

Шьора Анзуля взяла книжку, и по лицу ее разлилось выражение глубокой опечаленности, а быть может, и пристыженности. Мате не отводит от нее глаз, понимая, что делается в ее душе. Грустно ему, что он ее огорчил.

— Простите меня, госпожа, что не могу уважить вашей просьбы…

— Значит, не договорились мы, мой Мате… А ведь обещали оставаться друзьями до гроба. Вижу — ушла наша дружба…

— Да нет же! — покачал он головой.

— Так, Мате, так, потому что ты отвергаешь мой дар. Таких вещей друзьям не говорят, какие ты мне сказал. И не может быть между ними подобных мелочных соображений. Что скажут люди! Разве это довод для человека на смертном одре? Нет — того, кто лежит на нем, уже не сковывает боязнь предрассудков и сплетен! Давай скажем откровенно, что тебе мешает принять мой дар: гордость, крестьянская гордыня… Пускай, мол, все видят, что Претуру ничего не нужно, а тем более от господ из дома Дубчича. Ни денег, ни дружбы. Ладно. Я — твоя должница, и долг мой неоплатен. С моего ведома мой сын обручился с твоей дочерью, с моей помощью он с нею разошелся. По моей вине она несчастна и не пристроена. Что же подумают люди обо мне-то? Не отвернутся ли с презреньем за то, что не попыталась я хоть частично загладить причиненное мной зло? Я хотела поступить, как того требует порядочность и справедливость. А что скажут люди, об этом у меня заботы нет: хоть в этом-то я превысила тебя!

Горькие слова Анзули оказали действие на Мате, а может быть, еще больше сыграло свою роль горе, какое просвечивало за ними. И случилось то, чего он никогда не мог предположить: он согласился.

— Ну, раз вы так, госпожа, принимаю! — воскликнул он и тотчас почувствовал внутреннее удовлетворение; здесь не было и намека на унижение, напротив, Мате почувствовал, что поступает справедливо и так, как следует. — Принимаю ваш дар и впишу его в завещание. Но прошу я вас об одной милости: хотел бы я проститься с вами — со всеми…

— О Мате, как ты меня порадовал! — Анзуля крепко пожала ему руку. — Бог наградит тебя за доброту. А я ведь только собралась просить, чтоб ты разрешил прийти моему сыну. Я вижу, до чего он несчастен, не знает, как искупить свою вину… Хоть и любит он другую всем сердцем, а покоя нет… Совесть мучает, жжет его. Ох, если б могла твоя дочь найти счастье, это была бы для него величайшая радость и облегчение. Если б она хоть помирилась с ним, простила…

— Думаю, мы и это уладим. Смерть многое улаживает… По крайней мере, попытаемся. Но здесь нужно терпение, время, нужно подготовить ее, уговорить… Когда все будет готово, я дам вам знать, вы приходите с сыном, и, коли бог поможет, разойдемся друзьями…

Они расстались в полном согласии. Жена и дочь, вернувшись, нашли больного спокойным и умиротворенным. Мате сразу удержал Катицу возле себя.

— Что с тобой, дочка? — ласково глядя на нее, спросил он, когда они остались одни. — Ты больна или горе у тебя какое?

Катицу так и передернуло, — отец коснулся ее сердечной раны, которая так жжет и саднит и которую она старается скрыть. Но как утаить рану от умирающего отца, чей взор проникает в самую глубину сердца! Вся горечь, скопившаяся в душе девушки, рвется на язык, и не знает она, с чего начать. Но ведь отец-то не виноват, он мудро предостерегал ее, он предвидел, какие страдания принесет с собой ее опрометчивый поступок, и теперь, быть может, он злорадно торжествует, что оказался прав… Ах, нет, нет, только не это! Он с таким состраданием смотрит на нее… Не радуется — жалеет!

— Вы ведь все знаете, — ответила Катица, удерживаясь от горьких слов, чтоб не оскорбить отца. — Случилось со мной то, чего ни с одной девушкой не случалось! Сами видите! — И слезы хлынули у нее бурно, словно из самого сердца. — Так уж позвольте мне плакать…