Эдит Уортон - Избранное

— Я хочу уйти от всего этого, — повторила она. Он помолчал и откашлялся.

— Я знаю. Мистер Леттерблер мне говорил.

— Правда?

— Потому-то я и пришел. Он просил меня… Видите ли, я состою в фирме…

Она удивленно посмотрела на него. Потом глаза ее просияли.

— Вы хотите сказать, что можете мне помочь? Я могу говорить с вами, а не с мистером Леттерблером? О, это будет гораздо легче!

Слова ее растрогали Арчера. Он понял, что она сказала Бофорту о делах, чтоб от него отделаться, а заставить Бофорта отступить уже само по себе было немалой победой, и довольство собой придало ему уверенности.

— Я здесь для того, чтобы об этом поговорить, — повторил он.

Она сидела молча, по-прежнему опустив голову на руку, лежавшую на спинке дивана. Лицо ее казалось бледным и угасшим, словно яркий цвет платья приглушил на нем все краски. Она вдруг показалась Арчеру несчастной и даже жалкой.

«Теперь мы подходим к жестоким фактам», — подумал он, чувствуя, что его охватывает то же самое инстинктивное отвращение, которое он так часто осуждал в матери и ее сверстниках. Как редко ему приходилось сталкиваться с необычными ситуациями! Он даже не знал, какими словами о них говорить, ибо слова эти, казалось, принадлежали изящной литературе и сцене. От того, что должно было сейчас произойти, он чувствовал себя неловким и смущенным, как мальчишка.

Помолчав, госпожа Оленская неожиданно разразилась страстной тирадой.

— Я хочу быть свободной, я хочу стереть все прошлое!

— Я вас понимаю. Лицо ее смягчилось.

— Значит, вы мне поможете?

— Прежде всего, — нерешительно начал он, — я, вероятно, должен знать немного больше подробностей…

Она казалась удивленной.

— Но вы ведь знаете о моем муже… о моей жизни с ним?

Он утвердительно кивнул.

— Тогда… тогда о чем же еще говорить? Разве в нашей стране такие вещи допустимы? Я протестантка, наша церковь в таких случаях не запрещает развода.

— Разумеется, нет.

Оба опять замолчали, и Арчер мысленно увидел, как между ними возник отвратительно ухмыляющийся призрак графа Оленского. Письмо его, размером всего в полстраницы, было именно тем, что он в разговоре с мистером Леттерблером назвал весьма неопределенным обвинением злобного мерзавца. Но есть ли в нем хотя бы доля правды? На этот вопрос могла ответить только жена графа.

— Я просмотрел бумаги, которые вы передали мистеру Леттерблеру, — проговорил он наконец.

— Можно ли представить себе что-либо более отвратительное?

— Нет.

Слегка изменив позу, она прикрыла рукою глаза.

— Вам, разумеется, известно, — продолжал Арчер, — что, если ваш муж захочет предъявить встречный иск… как он грозится…

— И что тогда?

— Он может сказать что-нибудь… что-нибудь непр… что может оказаться для вас нежелательным… сказать публично, так что это может вызвать толки и повредить вам, даже при условии…

— При каком условии?

— Я хочу сказать — даже при условии, что это ни на чем не основано.

Она погрузилась в долгое молчание, такое долгое, что он, отведя глаза от ее затененного лица, имел достаточно времени, чтобы запечатлеть в памяти форму другой ее руки — той, что лежала на коленях, и подробно изучить надетые на безымянный палец и мизинец три кольца, из которых ни одно не было обручальным.

— Какой вред могут причинить мне подобные обвинения здесь — даже если он произнесет их публично?

С губ Арчера готовы были сорваться слова: «Бедная девочка, гораздо больший, чем где бы то ни было!», но вместо этого голосом, который даже в его собственных ушах прозвучал совсем как голос мистера Леттерблера, он ответил:

— По сравнению с тем миром, в котором вы жили, нью-йоркское общество — узкий мирок. И — вопреки всякой видимости — им управляет маленькая кучка людей с весьма… как бы это сказать… с весьма старомодными понятиями.

Она ничего не ответила, и он продолжал:

— Наши понятия о браке и разводе особенно старомодны. Наше законодательство развод одобряет, наши обычаи — нет.

— Ни при каких обстоятельствах?

— Гм… во всяком случае, если женщина — пусть даже обиженная, пусть даже безупречная — может навлечь на себя хоть малейшее подозрение, если она хоть в чем-то преступила условности и тем дала повод для… для оскорбительных инсинуаций…

Она еще ниже опустила голову, и он снова со страстной надеждой ожидал хотя бы вспышки гнева, хотя бы короткого возгласа негодования. Но ни того, ни другого не последовало.