Кнут Гамсун - Редактор Люнге

— Добрый вечер! — послышалось из передней.

— Добрый вечер, фрёкен Шарлотта! — ответил он и остался стоять у двери, в его комнате было темно.

— Вы собираетесь уходить так поздно? — спросила она.

— Уходить? Нет. Я только думал, что пришёл ваш брат, я хотел ему сказать: «добрый вечер».

— Мой брат в комнате, — сказала она. — Позвать его?

— Нет, не надо, я только хотел... Нет, ничего, ничего.

Они стояли друг против друга, она заглянула в тёмную комнату позади него и спросила:

— Вы, может быть, не получили лампы сегодня вечером?

— Ах, да, лампа? Я сейчас...

Он стал зажигать поспешными и неуверенными руками, между тем как они говорили друг с другом. Наконец она вошла в комнату и закрыла за собою дверь. Они оба сели.

— Я должна у вас попросить извинения, — сказала она.

— Я не знаю, за что. Наоборот, я должен поблагодарить вас за...

Он указал глазами на деньги, которые лежали на его столе, но она прервала его.

— Я прошу у вас извинения за то, что я была такой за последнее время.

Ну, глупости, за это не стоило просить извинения. И, кроме того, он, быть может, сам был виноват в этом. Он ответил:

— Вы можете относиться ко мне, как хотите. Но, впрочем, вы за последнее время не были хуже, чем всегда... да, я думаю...

— Да, я надеюсь, — прервала она, смеясь. И она добавила вполне серьёзно. — Я не знаю, я была так раздражительна, почти больна от злости. Поняли вы это?

— Нет.

— Да, такова я была. Но больше я никогда не буду, Гойбро. Это меня совсем лишило спокойствия, я хотела попросить вас простить меня ещё в тот же вечер, но когда я постучалась к вам, вы не ответили.

— Так, значит, это вы были! Да я так и думал, но я не мог видеть вас, смотреть вам в глаза.

— В глаза?

— Да. Иногда совершаешь тот или иной поступок, после которого приходится опускать глаза. Но вы не можете этого понять, вы не можете.

— Нет, я очень хорошо могу это понять. Совершенно верно, иногда совершаешь тот или иной тайный грех, после которого опускаешь глаза перед людьми.

Он принял это за полувопрос, за предложение продолжать, — ну, а дальше? Она хотела показать, что она сочувствовала, что она могла понять и простить. Он приготовился рассказать ей, в чём состоял его грех; это был обман, подлог, ему однажды недоставало денег для пари, которое он проиграл, истинная правда, для пари на честное слово, тогда он предъявил документ и получил деньги.

Он начал:

— Это было так...

Но она снова прервала его.

— Нет, нет, нет. Не рассказывайте мне ничего! Мы ничего не будем рассказывать: хорошо? Нет, милый, повеселимся немного в этот вечер, а то мне так плохо. Я почти не могу больше...

Она сделала над собой усилие, чтобы не разрыдаться.

Он был слишком изумлён, чтобы продолжать, он не сказал ни слова. Одно мгновение он снова подумал, не поблагодарить ли её за деньги; но, может быть, было неделикатно с его стороны напоминать ей так упорно о бедности её матери, о ростовщике, велосипеде, и он молчал.

Затем она принялась расспрашивать его о старинных портретах, которые стояли на его столе, о его родителях, о его единственной сестре, обо всех этих вещах, о которых она раньше совсем не упоминала. И она удивилась и обрадовалась, когда он показал ей портрет своей сестры.

— Вы сегодня вечером такая добрая, — сказал он, — не показать ли вам моё последнее письмо из дому? Но оно не совсем правильно написано.

Она взяла письмо и прочла его с искренней радостью. Какие здоровые и веские суждения, какая любовь! Их обоих рассмешило заключение, где отец, который никогда не шутил, наставил целую массу знаков один за другим и написал: «При сём прилагается дюжины две знаков препинания, которые ты сам можешь расставить в письме». О, это была глубоко честная душа, наивная и сильная, настоящий верующий человек.

И в то время, как Гойбро опять складывал письмо, Шарлотта сидела и смотрела на него, думала и смотрела. Они заговорили о Фредрике. Он теперь решил попытать счастья в Америке и уже начал сбывать свои книги; у него было немало книг, на билет, вероятно, хватит. Шарлотта хотела бы поехать с ним, но у неё не было средств на это. Она рассказала с улыбкой, которая была почти вздохом, что она весь вечер просила Бога о деньгах на проезд, хотя она не заслуживала его помощи.

— Нет, вы не должны этого делать, — сказал Гойбро неосторожно. — Вы не должны уезжать.

— Почему нет? Мне хочется, Я здесь так надоела самой себе.

— Но, кроме себя, вы никому другому не надоели. Многие будут сильно тосковать по вас, если вы уедете.