Кендейс Деннинг - Мечты и жизнь Сары Бродерхауз

— И что меня еще возмущает, так это то, что он ни разу не поговорил со мной на эту тему. Твой брат все держит в себе. А от самого себя человека не спасешь, — сказал Ллойд.

— В нашей семье каждый все время кого-то спасает, — вот в чем дело, — сказала Сара.

— Я не раз собирался все бросить, — сказал Ллойд. — Нет, я серьезно. У меня была мечта — навьючить на ослика необходимые припасы и махнуть в горы. Твоя сестра считает эту мечту ужасной, поскольку я не думаю о матери. Но мне это помогает, когда на меня слишком много всего наваливается. Сажусь и воображаю, как я ухожу в горы с навьюченным ослом и мне сразу становится легче.

— Я мечтаю о другом, — сказала Сара.

Ллойд вздохнул.

— Мы только хотим, чтобы вы, дети, были счастливы, — сказал он. — Не говори Лауре, но мы с мамой вздохнули с облегчением, когда Мэтью показал, что он за птица. Он нам по-настоящему никогда не нравился. Но мы не хотели вмешиваться. Тем более что к нам он относился весьма почтительно. Да вот видишь, оказался полнейшей задницей.

— Согласна, — сказала Сара.

— Позволь спросить тебя, о чем ты думала, когда сбежала с этим голодранцем?

С Джеком у нее не было ни ощущения безопасности, ни планов на будущее. Перед ними был только завтрашний день, в который они падали, как в пустое пространство. Они яростно прожигали свою свободу.

— Не плачь, — сказал Ллойд, вытаскивая из заднего кармана брюк носовой платок. — Плакать не о чем.

— Есть о чем, — сказала Сара.

Иногда ей хотелось, чтобы родители простили ее, а иногда ей этого не хотелось.

— Все это уже прошло, — сказал Ллойд.

— Тогда почему же я не чувствую, что меня простили?

— Попроси у бога прощения, он простит. Тогда и почувствуешь себя прощенной.

Милдред была в белых перчатках и шляпе. Одной рукой, она держалась за Сару, в другой несла записную книжку.

— Где ты стриглась? — спросила Сара.

Запахло едой. По коридору мимо них проехала тележка с обеденными подносами.

— Меня стригла Марша Стюарт, — сказала Милдред. Сразу после того, как Ллойд установил новую посудомоечную машину, она объявила им, что не собирается больше жить в одиночестве в этом большом старом доме. Она сказала, что хочет поселиться в Фоксриджском доме для престарелых со своей подругой Эммой Кессиди. — Марша училась с вами в одной школе. Она на класс младше вас. Ее брат работал рассыльным в бакалее, привозил нам домой продукты. Воспитанный такой был мальчик. Если ты хочешь стричься у Марши, нужно записываться за два дня вперед.

— Ты сама на себя не похожа с короткой стрижкой, — сказала Сара.

— Вера сказала, что за короткими волосами легче ухаживать, — сказала Милдред и стала застегивать на себе шерстяную кофту.

— Тебе холодно?

— С тех пор, как Маргарет умерла, я ношу эту кофту каждый день, — сказала Милдред.

— Не можешь согреться?

— Да, никак не могу, — сказала Милдред.

— А где твоя шаль?

— Мне бы не хотелось носить шаль вместе с кофтой. Хэлло, Маурин! Это моя внучатая племянница. Она работает фотокорреспондентом в газете «Новости графства».

Сара перешла на новую работу, там все было о’кэй.

Женщина прижала руку ко рту и кивнула, когда они проходили мимо нее. Бровей у нее не было. В глазах стоял ужас.

— Это моя внучатая племянница, она работает в газете нашего графства, — сказала Милдред мужчине, опиравшемуся на палку. — Она раньше служила в городской газете, но решила перейти на новую работу.

— Ну, что же, это хорошо — перейти в газету покрупнее, — сказал мужчина.

— Уильям Тротт, — сказала Саре Милдред. — Прежде, он держал продовольственный склад в Бюлахе.

— Волосы у него красивые, — сказала Сара.

— Все Тротты — пышноволосые. Ты спала сегодня ночью, Этель? — обратилась Милдред к женщине, сидевшей в холле. — Этель страдает бессонницей. — Милдред потрепала Этель по руке. Сцепленные узлом руки Этель покоились на пледе, укрывавшем колени. Руки не шевелились.

— Добрый день, Вильма, — сказала Милдред женщине, лежавшей в комнате за спиной Этель.

Окна всех комнат выходили во дворик, вымощенный плиткой. Шел дождь.

— Ты со всеми здесь знакома, — сказала Сара.

Милдред притянула ее к себе поближе:

— Я тут — единственная ходячая, — сказала она. — Я делаю все, что могу. Некоторые из них вообще ничего не знают.

Они пересекли холл и подошли к тощенькой женщине в кресле на колесах. Из какой-то комнаты с плачем вышли две рыдающие женщины.