Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

Тем временем, проводив Аруна к детям, вернулась хозяйка дома.

— Иди скорей сюда, дорогая! — воскликнул, завидев жену, политический секретарь. — Мы ждем тебя. Я пока занимал гостей разговором. Иди, сядь рядом со мной. Зачем ты всегда отдаляешься от меня? Ты же знаешь, как я люблю тебя, и все равно…

— Нет уж, лучше я сяду около твоего друга — журналиста, — возразила она. — Ты все время говоришь одно и то же, просто скучно. Твой друг поможет мне по-настоящему разобраться в живописи, а ты, как всегда, только шумишь и не даешь ни о чем подумать как следует.

Она села на стул рядом со мной. Притворно нахмурившись, ее муж сказал мне:

— Ну смотри же, мистер «Нью геральд», я всецело полагаюсь на твое дружеское расположение ко мне. Будем надеяться, что ты не окажешься столь же опасным человеком, как твой предшественник!

— Ты опять будешь разыгрывать свою комедию или начнем смотреть картины? — одернула его жена. Словно испуганный ребенок, на которого прикрикнули родители, он смирно сел на свое место.

— Конечно, darling, я хочу смотреть картины! — проговорил он покорно. — Но, знаешь, мне всегда вспоминается та строка из Шекспира: «Frailty thy name is…» [81] Непостоянство имя тебе…

— Please! [82] Пожалуйста (англ.). — сурово сказала жена. С лица политического секретаря сбежала последняя тень улыбки.

— Ну что ж, мистер Субхаш, — сказал он одному из молодых художников, — посмотрим вашу следующую картину!

Субхаш снял со стены один холст и на его место повесил другой. Внизу вдоль стены стояли еще шесть или семь полотен. Демонстрируемая картина изображала, по всей видимости, огромную пещеру доисторических времен. За нарочитым использованием бурых и темно-зеленых тонов угадывалось желание возбудить в зрителе чувство ужаса и отчаяния.

— Как она называется? — спросил политический секретарь.

— Ее можно назвать как угодно, — ответил Субхаш. — Каждый может дать ей собственное название.

— По-моему, ее следует назвать… Как бы это сказать?.. Ну, мистер Гулати, что бы вы предложили?

Мистер Гулати принялся старательно, словно исполняя какую-то чрезвычайно важную работу, изучать картину. Потом, изобразив на челе напряженную мысль, забормотал:

— Пожалуй, надо назвать… Я думаю, что… м-м-м…

— Ну, ну, говорите же!

— Может быть, «Мрак и свет»?

— «Мрак и свет»! — воскликнула жена политического секретаря, продолжая с самым серьезным видом вглядываться в полотно. — Но, на мой взгляд, в этой картине сплошной мрак… Где же тут свет?

— А не кажется ли вам, что эта картина не освещена как следует? — подсказал я, улыбнувшись про себя.

— Вот-вот, то же и я подумал! — подхватил политический секретарь. Встав, он задвинул штору на противоположном окне, включил несколько бра и спросил: — Ну, а теперь?

— Вот теперь и вправду появился свет, — сказала его жена. Все рассмеялись, а молодой художник заметно смешался.

— А каково твое название, Харбанс? — спросил хозяин дома.

Харбанс все это время сидел с отсутствующим видом, погруженный в какие-то свои мысли. Застигнутый врасплох неожиданным вопросом, он вздрогнул. Его выручил слуга, внесший на подносе чай. Разговор об искусстве на некоторое время отошел на второй план. Воспользовавшись заминкой, Харбанс успел разглядеть картину. Через минуту, размешивая ложечкой сахар в чашке, он сказал:

— Тут, по-моему, изображено нечто вроде женского лона.

— Женского лона? — Наша серьезная хозяйка едва не подскочила на месте. — Как это может быть?

— Тут такие же округлые своды и, кроме того…

— Как будто ты когда-нибудь видел женское лоно! — насмешливо заметила Нилима, и Харбанс смутился.

— О, Нилима! — Политический секретарь даже всплеснул руками. — Неужели ты хочешь сказать, что он… Нет-нет, ты не имеешь права так говорить! Конечное, он твой муж, но все-таки… Это же не значит, что ты вправе при людях говорить ему в глаза все, что тебе вздумается!

— Погоди, дай же мне подумать, — снова осадила его жена.

Тот снова присмирел и опустился на свой стул.

— Ну ладно, я вообще буду молчать, — пробормотал он, — я не хочу, чтобы на меня покрикивали при посторонних людях. Чего доброго, скажут потом, что политический секретарь живет под башмаком у своей жены. Я не перенесу этого позора… Но могу же я, дорогая, предложить собственное название? Впрочем, нет — сперва ты, Харбанс, объясни, почему эта картина напоминает тебе женское лоно?

Но тот уже снова сидел с отсутствующим видом. Он только пожал плечами и равнодушно ответил: