Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира

— Приехал, — тянет отец Чира и проводит ладонью по лбу. — Вон у себя дома.

— Приехал? — переспрашивает удивлённая попадья и садится.

— С чем уехал, с тем и приехал!

— Ну, дальше…

— Ну-у-у, а дальше… ничего не было.

— Как это не было? Значит, будет? — допытывается попадья, встаёт, снова садится, начинает без всякой нужды нервно перекладывать покупки с одного места на другое.

— Что было, то было; кому полагалось, тому и всыпали.

— То есть ему всыпали?

— Да нет, как всегда, всыпали твоему велелепному супругу.

— Не понимаю… А он?

— Выкрутился. Мне всыпали , а он выкрутился , как всегда! Поняла хоть теперь? — сказал отец Чира и, встав, зашагал по комнате; попадья тоже поднялась и тоже заходила: он в одном направлении, она в обратном.

— Не понимаю я твоих ребусов. Ты мне без фокусов, начистоту расскажи, по порядку, что и как было.

— Так вот слушай! Едва мы уселись в повозку, я сделал так, как ты велела: нахлобучил шапку, погрузился с головой в шубу и молчал до самой корчмы. Когда он сошёл с повозки, я высунул голову на свежий воздух. Не шуточки почти три часа вытерпеть в такой парильне! А не успел он вернуться, я снова, точно черепаха, втянул голову в шубу — и так до самого Ченея. Ну, тут уж невозможно было оставаться на подводе, и, готов спорить, сам чёрт меня дернул зайти к ченейскому священнику, а не в корчму, как следовало бы и как я предполагал.

— Знаю, у него жена Тина, Тинин Акса. Как же не знать!

— Не Тинин, а Люциферов, подлец этакий! Погоди, сейчас узнаешь, какая там разыгралась комедия. У него мы поужинали и заночевали; и не кто другой, как он, украл у меня, пока я спал, этот мой корпус деликти — этот зуб…

— Украл зуб?! — возопила матушка Перса и, всплеснув руками, вскочила со стула. — Довольно с меня, довольно! Дальше можешь не рассказывать, не желаю и слушать! Лучше бы у тебя голову украли. Не хочу, не хочу ничего больше слышать.

— Ну и отлично; не хочешь, тем лучше.

— А ты не заметил? Ты хоть утром пощупал?

— Чёрта заметил! Пощупал, и мне показалось, что всё в порядке.

— Ух, ух, ух! — отдувается матушка Перса и хлопает себя по лбу. — Оставь меня… и больше не рассказывай! Пойду в кухню… за работой забудусь, хоть раздражаться не буду.

— Ну ступай! Ты ведь лучше сумеешь сготовить айнпренсуп.

— Боже, Чира! — восклицает матушка Перса, воздев руки к небу наподобие древних пророков, — и ты можешь ещё есть! У-у-у-ххх! Ухожу, ухожу! — говорит она и направляется к двери, но останавливается.

— Ну, что же всё-таки было дальше? Значит, ты отправился к владыке с пустыми руками?

— Кабы такое счастье! Но в том-то и беда, что нет. Приди я с пустыми руками, был бы только провал, а так был и провал и позор!.. Увидишь, чем они меня нагрузили!

— О, горе моё, может ли быть ещё хуже!

— Да ты слушай! Явились мы к его преосвященству, принял он нас по-хорошему. Стал советовать… и так далее, не буду растягивать — вижу, как ты вертишься, словно чёрт на колу. Владыка спросил меня, что произошло, и я рассказал, как мы поссорились, как Спира в ярости запустил в меня Пентикостарием [101] Пентикостарий — книга, содержащая службы пятидесятницы. — тем самым, что в толстом переплёте, — и так неудачно, что выбил мне зуб. А в правильности изложенного, говорю, преосвященнейший может увериться из приложенного корпуса деликти. И тут же передал узелок с зубом.

— Ну видишь, значит был зуб!

— Да погоди, пожалуйста, что за торопыга!.. Зуб был, но ума у меня оказалось меньше, чем у его бывшего владельца. Вынул, значит, я узелок, пощупал — под пальцами твёрдо; отлично, думаю, значит зуб на месте. Так, не развязав, и передаю владыке. Берёт он узелок, разворачивает и смотрит. Мне не видать, что у него в руках, потому что мы со Спирой сидели на диване, как вот мы с тобой, а владыка за письменным столом, как вот, примерно, до шкафа. Смотрит… смотрит… вынимает очки, надевает на нос и всё улыбается, потом вдруг спрашивает, мой ли это зуб. «Мой, отвечаю, ваше преосвященство!» Сама можешь судить, как я себя чувствовал — то в жар, то в холод бросало. Не понимаю ещё в чём дело, но вижу, что всё это не в мою пользу. Зовет преосвященнейший своего секретаря, молодого красивого дьякона, и говорит: «Ну-ка, друг мой, вы помоложе, глаза у вас получше, взгляните, пожалуйста». Дьякон взял, посмотрел и прыснул со смеху! Смеётся он, смеется и владыка; заливаются оба, а его преосвященство просто трясётся от смеха, даже скуфейка слетела. Какого чёрта, думаю, они хохочут; а владыка меня спрашивает: «Это именно ваш зуб, отче Кирилл?» — «Да, ваше преосвященство, мой, — склонясь, отвечаю ему. — Мой собственный. Служил мне верой и правдой почти полстолетия. Мой собственный!..» Чёрт меня дернул ещё и повторить! Как только я вымолвил это, владыка просто повалился в кресло, схватился за живот, то есть за талию… и хохочет, хохочет… сотрясается всем телом. Все смеются, гогочут, и тот тоже смеётся, только потише.