Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

— А где Карлос?..

— Карлос остался в Париже, в роскошной квартире на Елисейских полях, и ведет жизнь мецената эпохи Возрождения…

Однако Виласе, посвященному в тайны семейства Майа, Эга открыл, что Карлос еще не оправился от своего потрясения. Он живет, смеется, правит фаэтоном в Булонском лесу, но в глубине его души лежит тяжелое и черное воспоминание об «ужасной неделе».

— И все же годы идут, Виласа, — добавил он. — А с годами проходит все, если это не Китай…

Прошел и этот год. Рождались и умирали люди. Созревали злаки, опадали листья. Прошли годы.

В конце 1886 года Карлос приехал на рождество в расположенное близ Севильи поместье своего парижского друга, маркиза Вилья-Медина. Из этого поместья под названием «Уединение» Карлос написал Эге в Лиссабон, извещая, что после почти десятилетнего изгнания он решил вернуться в старую Португалию — взглянуть на деревья Санта-Олавии и на чудеса Авениды. К тому же у него есть потрясающая новость, которая поразит Эгу, и, если ему любопытно поскорей узнать ее, пусть приезжает с Виласой в Санта-Олавию: там они насладятся дружеской беседой и вкусной свининой.

«Он женится», — подумал Эга.

Уже три года (со времени последнего посещения Парижа) Эга не видел Карлоса. К несчастью, поехать в Санта-Олавию он не смог, ибо лежал в номере отеля «Браганса» с ангиной после необычайно милого ужина у Силвы в ночь Поклонения волхвов. Но Виласа повез в Санта-Олавию письмо, где Эга, жалуясь на ангину, умолял Карлоса не объедаться свининой на берегах Доуро, а поспешить в столицу с великой новостью.

Карлос пробыл в Санта-Олавии недолго, и ясным, тихим утром в январе 1887 года друзья наконец завтракали вместе в ресторане отеля «Браганса», поглядывая в окна, выходившие на реку.

Уже оправившийся от ангины Эга сиял и, как всегда, пребывая в возбуждении, смаковал кофе и ежеминутно вставлял монокль, восхищаясь Карлосом, который «нисколько не изменился».

— Ни седины, ни морщинки, ни следа усталости!.. А все Париж, мой милый!.. Лиссабон изматывает. Посмотри на меня — ты видишь вот это?

И он тонким пальцем указал на две глубокие морщины по обе стороны рта. А более всего его удручает лысина: она появилась два года назад, а теперь уже видна вовсю.

— Посмотри на это безобразие! Наука отыскала средства против всего на свете, кроме облысения! Цивилизации сменяют друг друга, лысина остается!.. У меня она сияет, как бильярдный шар, не правда ли?.. Отчего бы это?

— От безделья, — смеясь, заметил Карлос.

— От безделья?!. Тогда почему у тебя ее нет?

К тому же, чем можно заниматься в этой стране?.. Три года назад, по возвращении из Франции, он хотел было посвятить себя дипломатической карьере. У него всегда была склонность к этому поприщу, а теперь, когда бедная матушка покоится в большом фамильном склепе Селорико, у него есть и деньги. Но потом раздумал. К чему сводится, собственно говоря, португальская дипломатия? К некой разновидности того же безделья, только за границей и с постоянным сознанием собственного ничтожества. Нет, лучше уж Шиадо.

А когда Карлос добавил, что и политика — занятие для бездельников, Эга стал метать громы и молнии. Политика! Она стала морально и физически тошнотворной, с тех пор как коммерция пожирает конституционализм, как филоксера! Политики нынче — это марионетки, которые двигаются и принимают разные позы, оттого что два-три финансовых туза дергают за веревочки… И хоть бы еще это были хорошо сработанные и отлакированные куклы. Но куда там! В этом вся беда. Ни вида, ни манер — немытые господа с трауром под ногтями. И что удивительно — такого нет ни в одной стране, даже в Румынии и Болгарии! Три или четыре лиссабонских салона, где принимают всех на свете, не желают видеть в числе гостей многих наших политиков. Почему? Да потому, что «дам от них тошнит»!

— Возьми хоть Гувариньо! Разве он принимает на своих вторниках единомышленников?..

Карлос, очарованный острословием Эги, улыбаясь, встал из-за стола:

— В самом деле? А графиня? Наша славная графиня Гувариньо?

Эга, прогуливаясь по залу, рассказал о чете Гувариньо. Графиня унаследовала около шестидесяти конто от какой-то чудаковатой тетки, которая жила на улице Святой Изабеллы, и теперь у нее еще более роскошные экипажи, а принимает она, как и прежде, по вторникам. Перенесла какую-то тяжелую болезнь: не то печень, не то легкие. По-прежнему элегантна, но сурова — эдакое олицетворение pruderie… [167] Строжайшей нравственности (фр.). A граф, хоть и поседел, все такой же — говорун, писака, политикан и бахвал; вторично вышел в министры, вся грудь в крестах…